Поезд из Сухуми пришел только в 5 часов. Приехавшие выгрузились из вагона с большим количеством корзинок, ящиков и сумок, и все это заполнено фруктами и вареньем, а Дора и Феня даже привезли из Сухуми эмалированные тазы. Там они продаются свободно, а в Москве их купить трудно. Лева, конечно, не догадался купить таз, чем Зина была очень огорчена.
С вокзала я зашла к маме, а потом поехала домой, чтобы переодеться в дорогу и взять чемодан. Соседка Нина Табунова обещала проводить меня до трамвая. Муж ее пришел с работы пьяный и, узнав, что мне требуется провожающий, вызвался проводить меня. Но я от его услуг отказалась, сказав, что пьяный провожатый мне не нужен. Пока я кушала, он пришел ко мне в комнату, уселся за стол и стал выяснять – неужели он такой пьяный, что не может проводить меня? Воспользовавшись тем, что мы одни, я откровенно и грубо высказала ему свое мнение о нем. Назвала его пьяницей, сказала, что ему один шаг до полного алкоголика, что он портит жизнь жене и детям и что вообще он тряпка, неспособный держать себя в руках. Все это, видимо, его обижало, и он пытался спорить и доказывать, что он хороший муж, так как аккуратно дает жене свою зарплату. Доказывать этому дураку, что жене мало получать только зарплату, что ей нужен трезвый и здравый муж, было бесполезно, и я постаралась выпроводить его. Провожать меня пошла его жена. Дорогой я рассказала ей, что отругала ее мужа. Она, кажется, не обиделась.
Поехала я сначала на Петровский бульвар, к своим. К одиннадцати часам приехала туда и Тала с работы. Поехали меня провожать Тала и Валя с Борькой. Маме в этот вечер нездоровилось, она лежала, и когда я с ней прощалась, она заплакала. Это мне окончательно испортило настроение.
На вокзал мы приехали, когда уже производилась посадка в мой поезд. Вошли в вагон, и я распрощалась со своими. Было слишком поздно, чтобы ждать отхода поезда. Тала поехала ночевать к Фене.
Место у меня было верхнее. В купе, кроме меня, были еще девушка и два мужчины. Поезд тронулся. Проводники раздали постели, пассажиры переоделись, верхние лампочки были выключены, вагон погрузился в полумрак, и усталые пассажиры уснули под стук колес.
1959
14 февраля, суббота
Противотуберкулезный диспансер,
3-е отделение, 38-я палата
Опять моя болезнь привела меня в больницу. Как мне не хотелось сюда идти! Последний раз я лежала в больнице, кажется, в январе – феврале 1950 года. После того я дала себе слово, что ни за что не буду больше лечиться в больнице, только дома. Но, увы, не пришлось сдержать слова. В начале этой зимы началось обострение, дома условий нет никаких, и пришлось самой просить койку в стационаре. Лежу я здесь с 23 января, уже 2 недели, а пролежать придется минимально 2 месяца. Конечно, здесь несладко, но все же лучше, чем дома. Здесь у меня хоть койка есть, чистая, удобная, а дома, в наших идиотских условиях, я не имею даже отдельной кровати, ее некуда поставить. Питание здесь неважное, но приносят из дома. Палаты на 4 человека, жить кое-как можно. Лечат меня стрептомицином. Чувствую себя лучше, чем в последнее время дома. Но пока еще есть кашель.
11-го были из Гослита Лида Сутина и Наташа Соколова. Принесли письма, смешные и глупые, чтобы повеселить меня. Я им ответила в таком же тоне, завтра пошлю почтой. Так мало я там проработала, всего 1,5 года (с 1 августа 1957 года), и, пожалуйста, заболела. Больше всего я боялась этого. Хоть бы мне еще полгода продержаться, но ничего не вышло. И не знаю теперь, когда я снова выйду на работу. А работу эту терять не хочется. Работа интересная, товарищи вокруг хорошие, само издательство культурное, приятное, не то что завод какой-нибудь. Надо держаться теперь за него, если не выгонят. Хоть бы поправиться немножко, чтобы еще поработать.
15 марта, воскресенье
Уму непостижимо, куда здесь девается время. Режим все съедает. Утром, в 8, поднимаемся. Умывание, уколы, в 9 завтрак, потом до одиннадцати клинический час. С одиннадцати до часу дня прогулка на улице. Крутимся вокруг диспансера, больше гулять негде. В час обед, потом тихий час до четырех. С пяти до семи опять прогулка. В 7 ужин, потом телевизор, в 10.30 отбой – сон. И вот тут начинается самое мучительное – спать не хочется. Но бывает так, что и хочется, но уснуть невозможно. Двери в коридор стеклянные, а в коридоре горит свет. В 10.30 дежурная сестра выключает свет, а в 11 дежурная няня снова все включает, потому что она начинает убирать коридор. Свет – это еще полбеды, но она начинает греметь ведром, как будто она в футбол им играет, да еще палкой пристукивает. Ну тут, конечно, сонное состояние бесследно исчезает, и бывает, что не можешь уснуть до часа ночи. Однажды мы не выдержали и пожаловались нашему палатному врачу – Лидии Георгиевне (Андреевой). После этого стало немного потише по ночам, и мы стали лучше спать.
2 апреля, четверг
Наш палатный врач, Лидия Георгиевна Андреева, заболела, у нее что-то с желудком, и она лежит в больнице. Теперь мы находимся под наблюдением зав. отделением, Сережич-ковой Серафимы Федоровны. Молодая врач, лет тридцати пяти, очень симпатичная. Простое, открытое лицо, круглое, серые глаза. Очень эрудированна, легко понимает и принимает шутку, и с ней очень легко разговаривать. У нас палата сравнительно легкая, мы болеем легко, и так как трое из нас больные со стажем, то и относимся мы к своей болезни более или менее легко. Нас всего четверо. Одна из нас, Нина Линькова, девочка двадцати лет, у нее, пожалуй, дела хуже всех. Здесь она лежит пятый месяц, попала она сюда с очень запущенным процессом, значит, заболела она давно, но не знала об этом, жила она в деревне, где-то в Орловской области. Два года назад кончила там десятилетку и, по примеру многих, не захотела остаться в деревне и поехала в Москву искать счастья. В Москве у нее два старших брата, имеют свои семьи. Прописать ее у себя они не смогли (да, вероятно, и не хотели), поступить куда-нибудь на работу без прописки она не смогла и пошла в домработницы, чтобы только остаться в Москве. Но и тут ей не повезло. Ее хозяева держали ее без прописки. У первых хозяев она прожила недолго, перешла ко вторым, потом к третьим, и все без прописки. Надо сказать, что характер у нее очень тяжелый. Она самолюбива, скрытна, неуступчива и неуживчива – качества, непригодные для домработницы. И кроме того, ей вообще, по-видимому, тяжело было исполнять домашнюю работу, если учесть, что до этого она жила с матерью и училась дома, конечно, ничего не делала. У последних хозяев она заболела, то есть, вернее, выявилась ее старая болезнь. Она стала сильно кашлять и ослабела. Хозяева обратили на это внимание, и не только обратили, но заставили ее и помогли ей проверить легкие у врача и на рентгене. В диспансере, где она проходила проверку, нашлись чуткие люди, которые, зная, что у нее нет московской прописки, все же помогли ей попасть в этот стационар. Здесь ее сразу начали лечить антибиотиками, и сейчас у нее состояние значительно улучшилось, она не кашляет, процесс, видимо, затих, но моральное ее состояние очень тяжелое, ей некуда выйти из больницы. В деревню она ехать не хочет, и причина к этому очень глупая, чисто деревенская. Она не приобрела себе вещей, сколько хотела, и в «таком виде» не хочет туда возвращаться. Когда она уезжала, она сказала матери, что не будет просить у нее помощи, и теперь ей гордость не позволяет написать матери, как у нее на самом деле обстоят дела. И мать-то какая-то странная, не пишет ей, ни разу не приехала сюда, вообще не интересуется, где ее дочь и что с ней. Отец у нее неродной, мать недавно, после войны, вышла за него замуж, и Нина считает, что у матери теперь другая семья и ей, мол, не до нее. И мы, и врач уговариваем ее, что ей после больницы надо ехать в деревню и год по меньшей мере надо отдыхать, хорошо питаться и забыть про Москву. Она молча слушает и, конечно, не соглашается. Мы ее пугаем, говорим, что Москва ее погубит, что здесь совсем не так просто жить, как пишут современные писатели в своих глупых книгах, – слушает и молчит. Уговаривать ее бесполезно. Она много читает, все подряд, что-то выписывает себе в тетрадку. Но рукоделием никак не занимается, как другие женщины и девушки. Тяжелый человек. Жизнь ей будет трудно прожить. Немного туговата на уши, недослышит и сама говорит тихо. Недавно нам предложили выбрать старосту в палате, для порядка. Так мы все трое примерно одного уже пожилого возраста, и я предложила выбрать Нину. Она, мол, самая молодая, и ей нужно иметь какое-то положение. Ей это понравилось, и она с удовольствием согласилась. Даже оживилась на несколько дней. Шутя, командовала нами, наводила порядок в палате.
