Это неумение могло быть не важно. Председательство особый талант. Я не видел более комичного по своей технической негодности председателя, каким оказался на земском съезде блестящий М.М. Ковалевский, а из всех председателей Думы всех лучше исполнял свое дело ничем не блестевший кн. В.М. Волконский. У председателя Думы была еще другая, не менее важная, уже политическая функция. Он был представителем всей Думы в ее сношениях с правительством и с Главой Государства. Поклонники Муромцева справедливо его упрекали, что этого преимущества в 1-й Думе он не использовал. От политической работы он стоял в стороне и ждал, когда его «призовут». В нем подобную линию можно было понять. 1-я Дума не довольствовалась своей конституционною ролью и считала себя выразительницей «суверенной» воли народа. При таких взглядах ее председателю было невместно опускаться до переговоров с «врагами». Но этим прецедентам хотел следовать и Головин, председатель той Думы, которую хотели «беречь» и которая хотела «работать» вместе с правительством. Для такой задачи политическая роль Головина могла быть велика; сыграть ее он не сумел. Об этом он сам рассказывал в своих воспоминаниях, с свойственной ему правдивостью, но и наивностью. На этой роли он остался тоже только «дублером», уподобляясь Муромцеву – только в ошибках его.
Если в общем Головин оказался не на высоте трудной задачи, то вина лежит не на нем. Он делал все, что мог и умел, не поддавался личным расчетам и слабостям. Нельзя его упрекать, что большего дать он не мог. Он не добивался того высокого поста, на котором он очутился. Его выдвинули другие, и он принес себя в жертву. Он был эмблемой кадетской судьбы. Их уверенность, что они одни все сделать сумеют, реклама, которую они себе делали и которую потом сами принимали всерьез, создавала им и среди друзей и врагов «репутацию», которая не оправдалась испытанием жизни. На роль критиков они прекрасно годились; с этой второстепенной ролью они не мирились и претендовали на первую. Она выпала на их долю в 1917 году, и именно тогда опыт легенду об их несравненном искусстве рассеял.
Глава VII
Открытие Думы
Официальное открытие Думы, по отзыву всех, кто присутствовал на открытии 1-й, в сравнении с ним было будничным и нерадостным. Не было не только парадного приема во дворце, но и восторгов на улицах. Перед Таврическим дворцом стояла обычная толпа любопытных, а наряды полиции внимательно проверяли билеты. Это было символом. Предстояла работа, не «праздник»; правительственный аппарат оказался сильнее «воли народа», – о чем он как будто и хотел у самого входа новой Думе напомнить. В этом ничего безнадежного не было. Перед «депутатским билетом», т. е. перед «законным правом» полиция отступала. Но зато формальный закон был и единственной силой Думы. Это все, что осталось от сгоревшего перводумского фейерверка. Этим соотношением сил и должна была впредь определяться думская тактика.
Открытие ознаменовалось прискорбным непредусмотренным «инцидентом». Произошел он совсем не от «провокации» правых, которой боялись. Вышло следующее. Назначенный Государем для открытия Думы д. т. с. Голубев обратился к ней с такими словами: «Возложив на меня почетное поручение открыть заседания Государственной Думы в составе избранных населением в 1907 году членов ее, Государь Император повелел мне приветствовать от Высочайшего Его Имени членов Государственной думы Всемилостивейшим пожеланием…»
После слова «пожеланием» он приостановился. Все министры поднялись со своих мест и слушали стоя; на правых скамьях тоже встали; остальные, т. е. почти вся Дума, остались сидеть. Несколько кадетов поднялись, но, видя, что вся Дума сидит, снова сели. Все это продолжалось одно только мгновение, пока Голубев договорил: «Да будут, с Божьей помощью, труды ваши в Государственной думе плодотворны для блага дорогой России».
После этих слов Крупенский громко воскликнул: «Да здравствует Государь Император. Ура!..» «Ура» было поддержано криками с тех же правых скамей; остальные оставались сидеть и молчать. После этого заседание продолжалось. Но когда во время подсчета записок за председателя все вышли из зала, в кулуарах было смущение; произошла демонстрация, которой никто не предвидел и никто не хотел.
Именно кадеты ею поставили себя в трудное положение. Левые фракции не скрывали своих республиканских симпатий и «монархических» доказательств умышленно не стали бы делать. Кадеты же были «монархической партией». Участие в антимонархической демонстрации было им не к лицу. Они были взяты врасплох.
Пошли рассуждения. Кто виноват и вообще виновата ли Дума? Должно ли было по этикету вставать, когда читалось не подлинное обращение Государя, а Голубев пересказывал по памяти его содержание? Почему в таком случае он не предложил сам всем встать, как это сделал при чтении «обещания» и как это обыкновенно в аналогичных случаях делается? Почему «ура» Государю, которое Дума не поддержала, провозгласил не председатель собрания, а частное лицо, к тому же слишком партийный Крупенский? Должна ли была Дума за его фантазией следовать? Можно было на этом настаивать, но бесплодность этих резонов была несомненна; факт совершился и мог быть против Думы использован. Доброжелатели с правых скамей подсказывали нам из этого выход. Пусть после избрания председателем Головин от себя провозгласит «ура» Государю. Но это было практически невыполнимо. Провозглашение второго «ура» на одном заседании, да еще после Крупенского, показалось бы излишним «усердием». Головин этим мог провоцировать Думу на худшее. Левые не пошли бы на это. Да и не одни только левые. Кадеты-перводумцы, вспомнив прошлое, демонстрацией были довольны. Винавер, наблюдавший ее из депутатской ложи на хорах, говорил о чудном впечатлении, которое она на них произвела. При таком настроении попытка «исправить» могла сделать еще большее зло.
Враги Думы против нее получили оружие. Но в числе этих врагов самого Столыпина не оказалось. Это для его позиции характерно. Он, напротив, постарался инцидент в глазах Государя смягчить. Он писал ему после заседания:
«Имею счастье доложить Вашему Величеству, что заседание Думы под председательством д. т. с. Голубева прошло благополучно.
После привета Голубева от имени Вашего Величества правые встали и член Думы Крупенский громко провозгласил в честь Вашего Величества «ура», подхваченное всею правою стороною; левые не встали, но не решились на какую-нибудь контрманифестацию.
Председателем Думы выбран Головин, председатель Московской Губернской Земской Управы (356 шаров против 102). Приветственная речь Головина была прилична»
[35].
Такое изложение очень неточно. О том, что Дума сидела, слушая приветствие Государя, – Столыпин не написал; он говорит, будто уже после привета правые встали, а Крупенский провозгласил «ура». Это положение изменяло. В демонстрации, вышедшей по инициативе частного человека, можно было и не участвовать. Поведение Думы задевало Монарха; в изложении же Столыпина оно превратилось как бы в демонстрацию против усердия Крупенского. И Столыпин подчеркивал, что «контрманифестации» не было.
Но Государь и при таком освещении был недоволен. Он ответил Столыпину: «Поведение левых характерно, чтобы не сказать неприлично». Оно и было использовано против всей Думы. Государь писал матери: «Ты уже знаешь, как открылась Дума и какую колоссальную глупость и неприличие сделали все левые, не встав, когда правые кричали «ура». Я получаю с того дня телеграммы из всех углов России с выражением глубокого возмущения истинно русских людей этой непочтительностью Думы»
[36].
