При голосовании предложение о сдаче в комиссию было принято 266 голосами против 165. Так сошла на нет и последняя левая бомба.
На заседании присутствовал А.С. Суворин, который пришел посмотреть на самоубийство Государственной думы: он не знал нашей контрмины, но хорошо понимал, что кадетам будет невозможно голосовать против самой амнистии. Дождавшись голосования, он сказал своему соседу по ложе, который мне это передал: «Маклаков сегодня спас Думу». «Спасти» ее уже было нельзя. Но в этот день Дума отняла у правительства самый убедительный и, главное, правдивый для роспуска повод, который мог бы избавить его и от «провокации» с военной организацией и от недостойной мотивировки Манифеста о роспуске. Дума взорвалась бы тогда на характерном единодушии левого и правого флангов, т. е. того красно-черного блока, который всегда и всюду является исключительно «разрушительным», а не «созидательным» большинством. От этого действительно в этот день кадеты Думу спасли.
Глава XIII
Правое меньшинство во 2-й Думе
Так как 2-я Дума была заведомо левой, и это на первых порах демонстративно подчеркивала, не дав правому меньшинству ни одного места в президиуме, то было естественно предполагать, что это меньшинство будет под Думу подкапываться и мешать ей работать. Так многие действительно думали. И. Гессен сразил это общее мнение в своих «Двух веках». «Поведение обоих крайних флангов, – писал он, – давало одни и те же результаты; разница была лишь в том, что одни стремились вполне сознательно компрометировать, утопить в грязи народное представительство, а другие беззаботно демонстрировали, что не дорожат Думой, не придерживаются презрительного лозунга – «беречь Думу» (с. 241).
Такое распространенное суждение не только совершенно поверхностно, но и несправедливо.
Нельзя отрицать, что существовали те «правые», которые были врагами и этой Думы, и Столыпина, и самой конституции; они в стране были ничтожным меньшинством по числу, но не по влиянию; их сила была в том, что им сочувствовал и покровительствовал Государь и его окружение, в составе их могли быть идейные и чистые люди, но они обросли тою «шпаною», которую порождает возможность быстрой карьеры и перспектива безнаказанности. Роль этих «правых» в крушении России еще не оценена и не освещена в достаточной мере; мемуарный материал, как, напр., дневники Бориса Никольского, ясно обнаруживает, в чем была и сила и слабость этих людей. Претензии их были немалые. Они уже тогда мечтали стать будущей пресловутой «единой партией». В курьезной книжке «Война темных сил», вышедшей в 1927 году, Н.Е. Марков 2-й так описывает роль «Союза русского народа»
[76]: «Союз Русского Народа времен 1906–1907 годов с его 3–4 тысячами местных советов представлял великолепное ядро для образования такой государственной организации всенародного монархизма. Если бы тогдашнее правительство доросло до понимания того, что впоследствии понял в Италии Муссолини, и, вместо упорного противодействия, поддержало бы и осуществило бы правильную, спасительную мысль о необходимости опереть Верховную власть на организованную в мощные монархические союзы лучшую часть народа – история России была бы совсем иная».
«Фашисты», на которых Марков здесь намекает, как позднее «наци» – были идейным течением, имевшим почву в стране, и за свои идеи боролись с тогдашним правительством; эти партии сумели распознать слабые места в тогдашнем государственном строе и тогдашней политике; обещали вести к чему-то новому, лучшему. «Союз же русского народа» в те годы вдохновлялся только злоупотреблениями прошлого времени и держался одним покровительством власти и субсидиями, которые он от нее получал. На деле он Государя вводил в заблуждение, укреплял его в самых вредных его предрассудках, а в 1917 году, когда он мог бы ему быть полезен, испарился как дым. К этому Союзу, с большим правом, чем к кому бы то ни было, можно отнести горькие слова Государя в его дневнике: «Всюду трусость, ложь и предательство».
Но деятельность этих правых относится к более позднему времени и, кроме того, развивалась вне Думы, почему я о ней и не говорю. В самой же 2-й Думе их значение было ничтожно; их было в ней всего 6 человек; этого было слишком мало даже для учинения тех скандалов, о которых говорит И. Гессен и которые не могли бы компрометировать Думу, если бы в этих скандалах они иногда не находили поддержку и среди тех групп меньшинства, которые Думе не хотели мешать. Причина скандалов поэтому не в этом желании.
Если беспристрастно, по стенографическим отчетам, их пересмотреть, то мы увидим, что, как правило, они бывали всегда ответом на какое-либо «излишество» слева. Благочиние в Думе должен защищать председатель. Если он опаздывает или бездействует, то во всяком собрании находятся люди, которые на излишества реагируют сами, и может получиться тот беспорядок, который называют «скандалом». Во 2-й Думе при ее левом составе, при председателе, в котором его ненаходчивость несправедливо объясняли партийным пристрастием, при умышленной тактике левых речами «возбуждать» и «пробуждать» население, правому меньшинству часто приходилось прибегать к такой «самозащите». К несчастию, оно стало считать это своим призванием в Думе. Об этом от их общего имени однажды объявил Думе гр. Бобринский. Он сказал такие слова: «Мы вам заявляем, что хотя во 2-й Думе мы в меньшинстве, но никогда не допустим, чтобы 2-я Дума была сколько-нибудь похожа на 1-ю».
Перед этим шла речь об отказе 1-й Думы от «осуждения террора». Характерно, что подобное фракционное заявление было сделано именно Бобринским. В нем не было ничего похожего на склонность к скандалам. Либеральным деятелем и конституционалистом он был очень давно и им остался. В 3-й Думе он был автором знаменитого предложения о «конституционном рубле», как защиты прав Думы против Высочайше утвержденных положений Совета министров. «Освободительное Движение» его, как и многих других, оттолкнуло направо связью своей с «Революцией»; еще больший сдвиг вправо сделала с ним 1-я Дума. Но как он ни правел, ни от конституции, ни от правового порядка он не отрекался. Во 2-й Думе он много раз это доказывал. Человек с большим темпераментом, но сумбурными мыслями (пушка без прицела – говорил про него Хомяков), он был сама искренность и не умел притворяться. Таким был он позже в своем увлечении славянской политикой, неославизмом, в парламентской делегации в Англии, а во время войны в обличении Протопопова. Разгадать его было легко: в нем не было ни тени «лукавства». Он искренно думал, что выступлениями, направленными против «революционных» словесных эксцессов, меньшинство не подрывает, а оберегает достоинство Думы и защищает в ней конституционную атмосферу. Если призывы к «революции», оскорбления армии и тому подобные выходки вовремя останавливал председатель, правые тотчас ему аплодировали, и дело кончалось. Когда же он опаздывал или молчал, справа кто-либо взрывался и начинался скандал; а когда за это вмешательство Головин ополчался на правых, как было в знаменитом инциденте Зурабова, скандал разрастался в «событие».
