Посадник позвонил в колокольчик, вызывая секретаря.
— Пиши. «Воеводе тайного приказа Ратмиру и его светлости высокочтимому великокняжескому префекту Ярославу…»
Ярослав устало отложил письмо из Залесья и посмотрел на сидевшего по другую сторону стола митрополита. Голова от бессонной ночи была тяжёлой, к тому же душный запах свечей, горевших до самого утра, до сих пор так и не выветрился. Хотя солнце за окном уже миновало полдень.
— Всё, отче. Это уже шестая жалоба. И все — на твоих выдвиженцев. Больше никого по твоей просьбе я назначать не буду. И княжеский суд по твоему желанию на каторгу и плаху никого больше не пошлёт.
— Ярослав, друг мой, — голос Гумберта был полон мёда, — мы же с тобой договаривались…
— Я помню наш разговор. Но, по-моему, этих месяцев вполне достаточно, чтобы ты получил свою долю. А я на время забыл, что если князь болен, а наследника нет, то опекает его префект и столичный посадник. Хватит. Мне умные нужны, и не для того, чтобы камни на каторге ломать. Ты разгромил уже немало боярских родов. Хватит, так и до бунта недалеко. А нам, похоже, вскоре Земский собор придётся собирать.
С каждым словом между собеседниками ощутимо нарастало напряжение. Казалось, ещё немного — и они вцепятся друг другу в бороды. Это было бы смешно: брызжущий слюной, невысокий, полненький, с оттопыренными ушами и лохматой курчавой бородёнкой митрополит в богатой рясе — и напоминавший собаку-овчарку спокойный, статный префект в простой рубахе небелёного полотна, без вышивки. Смешно, если бы не грозило перерасти в усобицу самых влиятельных людей страны.
Внезапно в горницу ворвался Александр:
— Отец!
— Мы продолжим позже, ваше преподобие!
— Как изволите, — сквозь зубы процедил священник и вышел.
В соседней горнице никого не оказалось: охрану при себе Ярослав никогда не держал. Поэтому, едва дверь захлопнулась, митрополит замер, воровато оглянулся и прильнул ухом к щели в дверном косяке. Слышно было глуховато, но вполне отчётливо.
— Зачем? Сядь. Сядь, я сказал. Ты не понимаешь, почему я приказал везде говорить о твоей свадьбе? Почему терплю этого напыщенного индюка? Мы — бояре, и принадлежим не себе, а княжеству. Всё, что идёт на благо княжеству — хорошо, всё, что во вред — плохо. Старый князь совсем плох, лекари говорят, хорошо, если протянет до Крестителя Иоанна. Что нас ждёт потом? Усобица? Когда забывшие о своём долге будут рвать страну на части? Ты подумал, сколько горя это принесёт простым людям, которых ты, боярин, целовал крест защитить? Твоя свадьба — это жертва, которую ты принесёшь за своё положение. А моя жертва — терпеть оскорбления этого надутого индюка и слухи за спиной.
— Но…
— Забудь её. А свадьбу сыграете через месяц. Родители Ирины согласны. Да, как там матушка…
Остальное было неинтересно.
— Значит, Ярослав, говоришь, всё на благо княжества? — негромко прозвучало в тиши горницы. — Тем лучше. Перестал ты меня слушаться, пора поискать какого-то другого радетеля за Отечество. Посговорчивее.
Митрополит довольно улыбнулся, подобрал полы рясы и поспешил во двор, где его дожидался возок. «А индюка я тебе припомню отдельно! — мелькнуло у него в голове. — Стерегись сколько угодно. Зря я, что ли, прятал от доминиканцев тех двух Одарённых из Милана?»
Едва усевшись, Гумберт махнул вознице, и возок понёсся по улице. Резиденция митрополита располагалась в Среднем городе, но быстро добраться не получилось. Упряжка встала, упёршись в развороченную дорогу. Посадник давно уже мечтал заменить хотя бы часть дубовых мостовых каменными, подражая Константинополю и Вечному городу. Естественно, когда митрополит ехал в Княжий город, никто из работников не сказал ему, зачем нагнали столько мастеров с инструментом и телег. Доски возле княжеских палат выломали как раз в тот момент, когда отец Гумберт был у Ярослава.
Объехать по соседним улицам возница даже не пытался: на узких, полутёмных переулках богатых кварталов едва расходились всадник и пешеход — что уж говорить о роскошном возке. Пока все дома в городе строили из дерева, каждый год по улицам ещё проезжали люди посадника с особым мерным шестом. Теперь же, вместе с модой на каменные хоромы, пропало и правило измерять все новостройки: городские богатеи не желали ломать дорогие дома. Широкими остались только главные улицы да улочки в районах победнее, их по-прежнему осматривали ежегодно.
Пришлось возку возвращаться и ехать через Южные ворота, откуда до нужного места ещё полгорода. Выбравшись, наконец, на Купеческую улицу, лошади помчались, распугивая прохожих, но Гумберту всё равно казалось, что они едут слишком медленно. Он не любил столицу Древлянья. И хотя земли германцев или франков даже близко не могли сравниться по богатству с Киевом, с каким удовольствием Гумберт перебрался бы поближе к патриарху, а то и в Вечный город Рим. Где устремляются ввысь шпили древних соборов, где дома утопают в зелени палисадников…
— И где все улицы покрыты булыжником! — с раздражением ругнулся митрополит, чуть не прикусив язык на очередной выбоине.
К резиденции возок добрался только ближе к вечеру. Гумберт второпях написал несколько строк и вызвал секретаря: пока не закрылись на ночь ворота, надо было срочно отправить гонца.
Следующей ночью двое мужчин сидели в одном из домов Княжеского града. Весело играл огонь в жаровне — не для тепла, а просто так, для настроения. По стенам небольшой комнаты плясали причудливые тени, а свечи рядом с креслами выхватывали из полумрака только лица сидящих. У окна стоял резной столик драгоценной ханьской работы, на нём расположились византийское вино и дорогие южные сладости, а воздух вокруг был наполнен причудливыми ароматами.
Ярослав посмотрел сквозь бокал на сына. Куда делся усталый человек, который спорил с митрополитом? Или возвышенный патриот? В комнате сидел хищник: сильный, решительный, в глазах играло веселье.
— Александр, он проглотил наживку?
— Да, отец. Уже послал письмо Хотиму Медведю, что готов поддержать притязания на великокняжеский стол. Мол, согласно древним обычаям, отменённым ещё Владимиром Великим. И уже интересовался холопкой, от которой я якобы без ума.
— Черновик письма, надеюсь, твой человек забрать сумел? Пригодится для Земского собора или церковного суда. Заигрался, отче, заигрался.
Александр разлил по бокалам остаток вина, и какое-то время оба сидели молча, наслаждаясь ласкающим язык напитком. Допив свою часть, младший из собеседников на несколько секунд прикрыл глаза от удовольствия, а затем вернулся к разговору:
— Скажи, зачем? Неужели мы не могли обойтись без него? К чему такие сложности?
Ярослав лишь усмехнулся. Сын у него умён, но вот мудрость, которая приходит с годами, проявляет ещё не всегда.
— Когда я узнал, что Яромир слёг с горячкой, а лекарей отправили на дыбу… Шанс, который выпадает раз в жизни! Пусть не я сам, но ты! Но я не хочу оставлять тебе выжженную пустыню, обломки от страны. Сколько Старших родов не согласилось бы со мной? Они ведь тоже дальняя родня княжескому роду. И сколько из них попыталось бы оспорить решение Земского собора силой… У тебя должно быть спокойное наследство. Как раз и подвернулся этот спесивый дурак. Когда Гумберт только-только приехал, я поинтересовался, — мужчина усмехнулся. — Сирота, их сеньора обвинили в богомильской ереси, округу сожгли. Бродяжка прибился к одному из монастырей, как-то сумел добраться до чина аббата. Затем влез в какую-то интригу Синода, и по слухам сам патриарх Григорий даровал ему кафедру митрополита. Вот только уже здесь Гумберт с удивлением узнал, что в Древлянье слово князя выше слова пастыря. Теперь и старается… А мы — в стороне. И твоё правление начнётся с милостей невинно осуждённым. И ещё. Как Глеб?
