– Когда Стэнли вернется? – спрашивали меня обитатели Сент-Олбанса.
– Я не знаю. Наверное, когда он будет готов, – отвечал я.
Он шел рядом со мной, повернувшись к людям спиной, и молился, чтобы его не узнали. Никто его и не узнавал, потому что вряд ли кто-то знал, как он выглядит. Редкие фотографии, опубликованные в кинематографических журналах, были единственными зацепками, которые могли его разоблачить. Его узнавали всего лишь пару раз. Худший из них был, когда мы шли вместе в Кристианой по рынку на Ковент-Гарден. Кто-то в толпе показал на нас и закричал:
– Это Стэнли Кубрик!
Стэнли остановился как вкопанный:
– Что нам теперь делать?
– Ничего, – быстро ответил я, – притвориться, что ничего не произошло, и идти дальше с Кристианой.
Я подошел прямо к этому человеку из толпы и громким голосом, так, чтобы все могли слышать, сказал:
– Нет, вы ошиблись. Этого человека зовут Ян Харлан.
– О, прошу прощения, – сказал он и пошел своей дорогой.
Вкусы Стэнли в одежде также помогали ему скрываться от людей. Его обычная одежда максимально отличалось от той, которую мог бы носить кинорежиссер или, если на то пошло, уважаемый мужчина среднего возраста. У него было много одежды, в основном обычные брюки и рубашки, но он всегда носил только две-три из них, в которых ему было удобнее. В лучшем случае его можно было принять за фабричного рабочего или садовника. В худшем – он больше походил на бродягу: мешковатые потертые брюки, обтрепанные, выцветшие рубашки, поношенные куртки с запачканными чернилами карманами и стоптанные теннисные туфли.
Поначалу Кристиана отчаивалась, но потом она с этим смирилась. Во всем, что касалось одежды, Стэнли давал ей право на вето только в тех редких случаях, когда они вместе ходили к друзьям или на выставку. И на свадьбу Катарины. Тогда я впервые увидел его в галстуке. Это было и последним разом: когда Аня выходила замуж, он надел черный свитер.
Следует признать, что скрытность и осмотрительность Стэнли заставляли прессу быть любопытной как никогда. Газеты упорно публиковали статьи, полные слухов. Он уже сталкивался с этим, пока снимал «Барри Линдона», и теперь спустя годы пресса снова его преследовала. Всегда, когда я вез кого-то на встречу со Стэнли, все спрашивали меня, как я могу работать «с таким человеком».
Когда я вез Шарля Азнавура из Хитроу в Эбботс-Мид, первый вопрос, который он мне беззастенчиво задал, был: «Плохой ли человек Стэнли?»
– Нет, вообще нет, – ответил я, удивляясь его резкости.
Он так сильно нервничал, что у него дрожал голос.
Нино Рота нервничал еще больше. Как только я его увидел, он бросился ко мне и, воодушевленный тем, что мы можем говорить на итальянском, выпалил:
– Как мне вести себя? Помоги мне!
Он заикался и дрожал. Я пытался успокоить его, но ничего не получалось. Он вздохнул и молчал всю дорогу.
10 лет спустя Мэтью Модайн попал в такое же затруднительное положение. Он отреагировал противоположным образом, не сказав ни одного слова. Стэнли говорил мне, как сильно он ждал встречи с таким добрым и спокойным человеком, как Мэтью.
– У него тон голоса Джэймса Стюарта, – сказал он.
Но я не услышал от Мэтью ни единого слова. Он оцепенел.
Я также подвозил Кандию МакУильям, писательницу, которую пригласил Стэнли для адаптации Traumnovelle Артура Шницеля («Новелла о снах», Dream Story). Кандия очень старалась не показать волнения. Она знала итальянский и старалась расслабиться, спрашивая меня о жизни в селах возле Кассино.
– Еще долго? – внезапно заговорил Мэтью, когда мы были уже на полпути в Чайлдвикбэри.
– Нет, осталось немного, – ответил я, – я дам вам знать, когда мы будем подъезжать.
– Но, скажите честно, какой из себя Стэнли? – спросила Кандия, обнаружив свой интерес.
– Видите эту машину? – сказал я ей. – Стэнли хочет, чтобы я ездил на этом «Мерседесе», его «Мерседесе», когда я еду путешествовать с моей семьей, когда я куда-то выбираюсь с женой. Я всегда отказываюсь, потому что мой «Датсун» (Datsun) вполне меня устраивает, но он настаивает и каждый раз пытается меня убедить. Вы сами скоро увидите, что совсем непросто отговорить Стэнли от чего-то.
– Но люди говорят о нем… – продолжил Нино, его натянутые нервы развязали ему язык.
– Полный бред! – ответил я, смягчив версию Андроса этой фразы.
– Но в газетах говорят, что…
– Так все, что говорят газеты о вас, тоже правда? – ответил я со смехом.
– Вам нравится работать на него?
– Да, и очень.
– Он когда-нибудь вас критиковал?
– Нет, ни единого раза.
Снова «Мерседес» наполнился молчанием. Он не откусит вам голову!
В зеркале заднего вида Кандия выглядела скорее сбитой с толку, чем успокоенной: она совершенно точно не была готова к внезапному крушению мифа об уединившемся тиране. Я думаю, что она была похожа на рыцаря, который готовился драться с драконом, а наткнулся на ящерицу.
– Сколько еще? – спросил Мэтью, когда мы повернули на Харпенден-Роуд.
– Всего несколько минут.
Запускался обратный отсчет. Нервозность росла.
– Он попросит о невозможном! – жаловался Азнавур.
– Если он вас позвал, это означает, что вы способны сделать то, о чем он вас попросит, – ответил я.
Это было больше попыткой успокоить, нежели возражением.
– Не факт, не факт… – бормотали они, прежде чем снова замолчать.
– Дом Стэнли здесь? – поинтересовался Мэтью, обманутый дорогой, пересекавшей Чайлдвик-Грин.
– Нет, еще полмили пешком.
После того как я открыл первые ворота пультом дистанционного управления, Мэтью попытался снова:
– Это место?
– Нет, это конюшни, – поправил я его снова. – Стэнли живет уже рядом, за следующими воротами.
Мэтью не говорил ни слова и не шевелился до того момента, как я не выключил двигатель «Мерседеса».
Стэнли всегда встречал гостей в своем кабинете, и моей работой было ввести их туда. Они всегда встречали его сидящим за столом. Потом он вставал, подходил и протягивал руку. Иногда он звонил мне в автомобиль, чтобы убедиться, что пришло время занять место среди бумаг. Однако, когда посетители приезжали снова, он встречал их у входной двери и проводил их внутрь сам.
– Я бы хотел, чтобы вы были со мной во время встречи с Кубриком, – попросил Нино, задерживаясь у входной двери.
– Я не могу. Это личная встреча. Только вы двое.
Его глаза умоляли.
– Я знаю, как мы поступим, – предложил я. – Я останусь в кабинете, пока вы не подмигнете мне, что все хорошо. Я не уйду, пока вы этого не сделаете.
