…Позднее Александр Парра задумал второй спектакль со мной, на сей раз – по современной пьесе. Мы почти год репетировали, но, к сожалению, – не получилось (потом Парра сделал этот спектакль с Ниной Руслановой). У меня осталось перед Александром Владимировичем чувство вины за все те мучения, которые он со мной претерпел, и глубокая благодарность за то, что наша совместная работа была в моей жизни…
А через четыре года к «Библии» меня вернула Ирина Александровна Антонова – директор Государственного музея изобразительных искусств имени А. С. Пушкина, которая предложила возродить спектакль в зале музея в окружении прекрасных произведений искусства… С Ириной Александровной мы знакомы очень давно, она потрясающий человек, необыкновенной эрудиции, большого ума, обладает удивительным чувством современности и редкими душевными качествами… Ирине Александровне показалось, что «Песнь песней» может естественно вписаться в цикл «Декабрьские вечера», давно существующий в Музее. Режиссером-постановщиком и хореографом программы стал Васильев. Володе всегда не хватало музыки в прежней постановке Александра Парры, и он привлек в спектакль много прекрасных музыкантов. Я с удовольствием работала со Светланой Безродной и ее изумительным оркестром – радость общения с интересными людьми, укрепления дружеских связей всегда составляла для меня одну из самых привлекательных сторон каждой новой работы.
Моя любимая провинция
За свою творческую жизнь я много поездила по периферии, объездила всю Россию, и вовсе не для того, чтобы заработать деньги, – на периферии в России деньги тогда не платили, то есть такие деньги, на которые можно прожить. Это сейчас артисты и в Якутии получают хорошие гонорары, и в Ханты-Мансийске, и в Бишкеке иногда зарабатывают гораздо больше, чем в Париже и Нью-Йорке, потому и стремятся туда. Мы же в свое время на таких гастролях практически ничего не зарабатывали, но я побывала во всех республиках бывшего Советского Союза, потому что мне нравилось танцевать в провинции. Может, еще и поэтому, когда нас изгнали из Большого, мы с Володей не испытали такого внутреннего слома, как тот же Марис Лиепа. Марис хотел танцевать только в Большом театре, хотя ему разных гастрольных поездок предлагали никак не меньше, чем нам. Я же абсолютно спокойно танцевала в любом театре, танцевала везде, куда приглашали, где была нужна…
Выступая в провинции, ощущаешь совершенно другую атмосферу: мне есть с чем сравнивать, я очень много ездила и на зарубежные гастроли. И точно знаю, что могу отказаться от любой поездки в Швейцарию, в Италию, во Францию, скажу: «Простите, у меня здесь работа, я занята». Но вот от Перми не откажусь никогда в жизни! Допускаю, что для кого-то в Париже увидеть меня – событие: но приеду я в Париж, не приеду – от этого у них в жизни не переменится ничего! Приеду в Рим, не приеду – тоже ничего не изменится, а вот если в Пермь или в Челябинск не приеду – там действительно может многое измениться! Потому что здесь, в нашей глубинке, выступления столичных артистов случаются один-два раза в жизни. Я не могла не поехать в Челябинск, я здесь все бросала: «Как хотите управляйтесь в своем Большом театре, в “Кремлевском балете”…» – и летела. Потому что там видела «голодные глаза» людей, которые мечтали о встрече с искусством. А для артистов мой приезд разрешал еще и многие насущные проблемы, потому что на наши спектакли приходило все местное начальство: губернатор, чиновники, и я могла в тот момент добиться от них помощи для театра, для людей, которые там работают за нищенскую зарплату, в жутких условиях – но работают! Дать им буквально воздуха глоток – и я знаю, что могу это сделать. Помню, приехали мы в Горький, «Жизель» танцевали. В театре пол на сцене почти весь сгнил; люк, из которого появляется Жизель, развалился. Меня артисты просят: «Вы уж там скажите начальству, мы сами ничего добиться не можем…» После спектакля городские власти банкет устроили: «Большое спасибо! Такой праздник! Приезжайте еще!» Я говорю: «Обязательно приеду, но вы сделайте все-таки нормальную сцену». Возвращаюсь примерно через год – ко мне в театре все подходят, благодарят: «Спасибо большое, у нас теперь и сцена, и люк в порядке!»… И вспомнила я наш фильм «Фуэте» – там тоже моя героиня, прима-балерина, принимая поздравления после спектакля, добилась от начальства того, за что артисты раньше долго и безнадежно боролись…
Сильнейшее впечатление произвел на меня случай, который произошел в Пензе. Мы с Валерием Анисимовым приехали на юбилей местного драматического театра в составе делегации от СТД. Театра балетного в Пензе никогда не было, и балет в своем городе они в жизни не видели. Сцена, на которой предстояло выступать, показалась нам размером со среднюю московскую кухню, а на ней еще расставили стулья, чтобы рассадить всю труппу (как это принято на юбилеях). Программа праздничного вечера включала выступления Аллы Демидовой, Армена Джигарханяна, многих других артистов, а мы с Валерой собирались исполнить адажио из «Анюты». И вот выхожу я на репетиции сцену посмотреть, а у меня какая-то тряпочка под ногами ездит туда-сюда. Полотно, на котором мы обычно танцуем на балетной сцене, очень сильно натягивают, прибивают гвоздями, но здесь-то театр драматический, здесь это не предусмотрено. Пытаюсь встать на пальцы – и у меня одна нога до половины проваливается в какую-то дырку. Я в ужасе кричу: «Валера!!!» Ну невозможно здесь танцевать! Оглядываюсь на кулисы – там стоят работники театра, и у них глаза такие… За кулисами нас окружают и обреченно, без всякой надежды, спрашивают: «Вы, конечно, танцевать не будете?.. Может, вы просто выйдете на сцену – два слова сказать, поприветствовать?..» Мы с Анисимовым посмотрели друг на друга, и я сказала: «Танцевать мы будем, только нельзя ли пол канифолью натереть?» – «Да, да, конечно! Сделаем!» Уходим, Валера меня успокаивает: «Ничего, ничего, как-нибудь…» Когда мы вернулись в театр к концерту, опять заглянули в зал – как там сцена? И увидели: какие-то люди ходят по сцене, что-то трут в ладонях. Спрашиваю в недоумении: «А что вы делаете?» – «Так вы же просили проканифолить». Поясню: канифоль надо раздолбить и потом из специальных леек распылять как пудру, чтобы балетные туфли не скользили, чтобы улучшить сцепление с полом… У них в театре, конечно, ничего соответствующего нет. И они как муравьишки – в руках держат по две глыбы канифоли – идут, и трут ее, и трут! Когда я это увидела – у меня просто сердце оборвалось! Поняла – как угодно, но мы будем здесь танцевать!.. И станцевали. Причем, когда все артисты театра расположились на сцене, пространства для танца осталось метров десять в лучшем случае. Валера меня только с места на место переставлял и вообще все время на руках держал, чтобы я на пол не становилась, в дырку не попала!.. Когда мы станцевали адажио, все артисты на сцене встали и весь зал встал. Такого отношения я не встречу ни в Париже, ни в Нью-Йорке, ни в Милане! Там тоже хорошо, там тоже прекрасно принимают, но там не будут тереть вручную канифоль…
Надо сказать, что, когда я перестала выступать, мои чувства к провинции не изменились. Однажды прилетела с «Кремлевским балетом» в Мурманск, уже как педагог-репетитор, сама не танцевала. Выхожу после концерта, а ко мне приближается какая-то женщина, которая на улице простояла весь концерт – ей билетов не досталось. И она говорит мне:
