Когда я увидел на фотографии свою фигуру в профиль, то, посовещавшись со своим самолюбием, решил почаще метать камни и копья, а также побольше плавать. И сейчас я так много плаваю, что между пальцев начинают расти перепонки.
Лето 1904 года в Осгорстранне выдалось довольно беспокойным для Мунка, хотя он установил себе строгий распорядок дня, в котором находилось место и работе, и купанию в море, и длительным прогулкам. В юмористическом распорядке его дня «первый абсент» значится в 12.30, а послеобеденное время отведено «флирту». Горячий привет от Ингсе и ее подруги, полученный Мунком в это время, недвусмысленно свидетельствует о том, что она принимала во «флирте» активное участие.
Были у Мунка и другие дела. Он наконец-то, после непростых переговоров, подписал контракт с Бруно Кассирером. Скорее всего, сыграл свою роль аванс, который посулил Кассирер, – Мунк опять нуждался в деньгах.
Помимо «Купающихся мужчин», важнейшим художественным достижением этого лета стал фриз для семьи Линде. Мунк задумал серию картин, связанных между собой общим настроением; он выбрал для них тему молодости и зарождающейся любви, которая традиционно его занимала. Но на этот раз он собирался написать яркие, декоративные полотна, без какого-либо явного эротического или трагического подтекста. Это был большой труд – предполагалось, что в конечном варианте во фриз войдут восемь-десять картин. Линде постоянно поддерживал с художником контакт; он, в частности, описывает в письме визит графа Веделя с двумя дочерьми и сообщает, что работы Мунка привели графа в восторг. Линде посылает Мунку деньги и высказывает пожелания по поводу фриза. Поскольку фриз намеревались повесить в детской, Линде просит Мунка иметь это в виду при выборе мотивов:
Будьте так добры, постарайтесь найти детские сюжеты, то есть такие, что не потревожат душу ребенка. Пожалуйста, никаких целующихся или влюбленных… Дети ведь ни о чем таком не знают. Мне кажется, что лучше всего подошли бы какие-нибудь пейзажи.
Предупреждение пришло слишком поздно – Мунк уже написал целующихся на скамейках в парке «Студентерлунден»; он не собирался отклоняться от избранного им круга мотивов. Правда, после этого письма Линде он сделал и несколько чисто декоративных картин – например, изобразил собирающих фрукты девочек в цветных шляпках.
На осень Мунк запланировал выставку в Копенгагене. Последний раз он выставлялся там шесть лет назад, к тому же и подборка картин тогда была сравнительно небольшой и особого резонанса не вызвала. Мунк решил, что пора бы и привередливой копенгагенской публике «пасть к его ногам». Он снял помещение в управляемом художниками выставочном комплексе «Ден фрие» («Свободный») и сам, без чьей-либо помощи со стороны, занялся организацией выставки.
В августе он едет в Германию за картинами и посещает Любек и доктора Линде, потом возвращается обратно в Копенгаген и руководит развешиванием картин. В эти дни он знакомится с Андреасом Хаукланном
[72].
Хаукланн, сильный мужчина с большой окладистой бородой, был на десять лет младше Мунка. Происходил он из самых что ни на есть низов общества: у его матери было пятеро детей, и все родились вне брака. С восьми лет мальчик был пастушком на хуторе. Прежде чем заняться литературой, он успел поработать носильщиком и поденщиком. Его романы встретили довольно теплый прием у публики; ему выделили государственную стипендию, на которую он и поехал в Копенгаген. Однако у Хаукланна были серьезные проблемы с алкоголем, а еще он отличался крайней обидчивостью – в особенности когда речь заходила о его происхождении. Его друг и коллега Сигурд Матисен
[73] охарактеризовал Хаукланна так: «Поведение его было очень неровным, самоуверенным до заносчивости, и это сочеталось с болезненной ранимостью при малейшем намеке на обиду».
Что до алкоголизма, заносчивости и чрезмерной ранимости, тут у Хаукланна было много общего с Мунком. Скорее всего, они познакомились 23 августа в кафе «Бернина», излюбленном месте норвежцев. Завязался разговор, в результате которого Хаукланн занял у Мунка несколько крон. Ближе к вечеру они еще раз случайно встречаются, на этот раз в открытом кафе рядом с гостиницей «Бристоль». Хаукланн уже довольно сильно пьян.
Разумеется, существуют самые разные версии относительно того, кто кого первый обидел. Ясно одно: в какой-то момент Хаукланн поднялся со стула и несколько раз ударил Мунка по лицу – кровь полилась ручьем. Мунк даже не попытался дать сдачи; тем не менее подошедший полицейский забрал обоих в участок для составления протокола.
Не будет преувеличением сказать, что копенгагенские газеты жадно накинулись на эту историю. Общий тон высказываний был презрительно-ироническим – «норвежская» дикость на все лады обыгрывалась в заголовках статей: «Жизнь норвежцев в Копенгагене», «Норвежские гиганты», «Норвежские норвежцы». Эти красочные рассказы перепечатали провинциальные датские газеты, вскоре они дошли до Кристиании – и конечно же до тети.
Мунк пришел в бешенство. Несколько дней подряд он пил и размышлял, что скажут об этом эпизоде в Германии, особенно в аристократическом Веймаре, где за подобные оскорбления полагалось требовать удовлетворения, то есть вызывать на дуэль. Со своей стороны Хаукланн раскаивался в содеянном и не прочь был помириться.
Решение проблемы, выбранное Мунком, оказалось до крайности простым. Он купил дубинку и отправился на поиски Хаукланна вместе со своим приятелем Стеном Древсеном. Найти Хаукланна оказалось несложно – они увидели писателя, идущего по тротуару, когда проезжали на извозчике мимо «Бернины». Мунк выскочил из коляски и направился к нему. Хаукланн, «по чистой случайности оказавшийся трезвым» (как ядовито выразилась одна провинциальная газета), протянул художнику руку в знак примирения. Но Мунк явился совсем не за этим. Он накинулся на писателя и несколько раз ударил его палкой. Хаукланн поначалу вяло защищался, но затем предпочел ретироваться и укрылся в кафе. Мунк, гордый победой, сел на извозчика и покатил прочь.
Произошедшее стало сигналом газетам приступить ко второму кругу острот по поводу поведения представителей норвежского искусства в Копенгагене. Было выдвинуто предложение регулярно устраивать схватки между норвежскими художниками, превратив их в приманку для туристов. Мунку же пришлось объясняться перед тетей и Ингер: «Речь идет всего лишь о распоясавшемся пьянице, которому пришлось заплатить штраф». (Это, кстати, соответствовало истине. Хаукланна приговорили к сорока кронам штрафа, тогда как «акт отмщения» сошел Мунку с рук.)
К сожалению, Мунк оказался не единственным комментатором этого происшествия. В Норвегии высказаться захотели многие. Первой была «Афтенпостен», по мнению которой участие Хаукланна в драке недвусмысленно говорило о том, что он недостоин государственной стипендии. Но в защиту писателя выступил Кнут Гамсун, посчитавший, что Хаукланна спровоцировали. Его поддержал Кристиан Крог, который, возражая «Афтенпостен», не только встал на защиту Хаукланна, но и бросил упрек в адрес Мунка. Завершилась дискуссия большой статьей опять-таки Гамсуна, который иронизировал по поводу реакции датской прессы. Несколько шпилек досталось и Мунку: «Странно, конечно, что художник Мунк не может выйти на улицу без того, чтобы не поссориться с кем-то».
