В одно утро, когда весь штаб и командир сидели в этом декоративном павильоне, мы сначала услышали протяжный бас «идущего» 12-дюймового снаряда, а затем глухой удар, разваливший наш карточный домик и произведший маленькое землетрясение. Снаряд попал в откос горы как раз в створе шалаша, в нескольких от него шагах. Но «паровоз» не разорвался, лишь глубоко зарывшись в землю!
Мы ушли после этого предупреждения немного глубже в лес, построив другой цыганский навес; пробыли в нем несколько дней, пока полковые саперы не соорудили еще дальше в тылу, в том же лесу, настоящий блиндаж, солидное и комфортабельное, даже отапливаемое подземное помещение, в котором можно было даже рискнуть раздеться. Это был мой первый серьезный блиндаж на войне, не считая тех легкомысленных, которые я описал выше, рассказывая о бое на «лысине».
После смены дивизия выступила походом обратно к нижнему Саву, на север. Это заняло несколько дней. Как и прежде, полк следовал самостоятельно и мы не встречались с другими полками дивизии. Раз или два нас обогнал Шипов, когда полк отдыхал на привале. Солдаты получали горячую пищу, которая была сытна и превосходна, а офицеры закусывали, расположившись пикником на лужайке не без удобства и хозяйственно. На это был мастер Пургасов, страстный охотник, привыкший уютно раскладываться в поле в любых условиях.
– Как у вас мило и славно, – похвалил Шипов: – я заметил, что полки, которые умеют устраиваться хозяйственно, и дерутся хорошо!
Подходя к Сану, полк должен был пройти мимо штаба нашего корпуса – 10-го, – в подчинение к которому дивизия возвращалась. Командир корпуса Протопопов со штабом пропустил полк, здороваясь с ротами. Два батальона вместо четырех, но люди имели подтянутый и бодрый вид; играла музыка; четко отбивая ногу и молодцевато повернув головы на начальство, козловцы проходили с сознанием честно исполненного боевого долга.
Поход этот был приятен. Солдаты могли размяться после сидения в окопах на позиции. Погода не изменяла, оставаясь солнечной и сухой. Красивая местность в предгорьях Карпат, холмистая, с рощами в их позднем осеннем уборе, начинавшем спадать на землю и покрывать ее желто-красными пятнами все гуще и гуще, доставляла удовольствие. Время от времени на какой-нибудь попутной горушке показывался стройный силуэт тонконогой козы, и тогда Пургасов с досадой восклицал: «Вот бы где поохотиться! Было бы у нас седло козы на ужин!»
В конце концов дивизии осела на восточном берегу Сана, к югу от Ярослава; она была назначена в резерв, с тем чтобы зализать раны, нанесенные ей под Перемышлем, и получить пополнения. В это время другие наши войска 3-й армии, снова отбросив австрийцев от Сана, выдвинулись примерно на переход вперед, на западный его берег.
Я не помню точно названия большого галицийского села, в котором поставили полк на самом берегу реки, но имя этого села было совершенно русским. Село опускалось к Сану с высоких скатов и, кажется, соответственно называлось Высоцким. Большинство населения в нем было «русинским», то есть, попросту говоря, русским. Крестьяне говорили на наречии, похожем на малороссийский язык, и одевались, как хохлы, особенно бабы и девки. В селе красовалась большая каменная церковь – униатская, то есть в своем существе православная;
по крайней мере, мы не замечали в службе особой разницы, и солдаты отправлялись в эту церковь командами, так как это делалось в России. Население казалось зажиточным, в отличие от многих русинских деревень, которые мы проходили в Восточной Галиции и которые поражали своей бедностью и забитостью. Этим относительным благосостоянием объяснялось то, что храм был довольно хорошо украшен внутри и содержался в порядке.
Роты быстро завязали дружеские отношения с крестьянами, одноплеменность которых была очевидна. В церкви наши певчие усилили местный хор и ввели в конец службы русское многолетие с провозглашением здравия «Благочестивейшему Государю нашему Императору Николаю Александровичу», «Императрицам» и «Всему Царствующему дому». Местные хохлушки, наряжавшиеся для церкви в пестрые блузы, ленты и юбки, пели это многолетие не только хорошо, но и с видимым увлечением.
В селе находилась еще усадьба какого-то польского пана, бросившего дом перед приходом русских и отступившего вместе с австрийцами. Во время боев в этот дом попал австрийский снаряд, пробил дыру в стене гостиной или столовой во втором этаже и разорвался на паркете, образовав в нем большое зияющее отверстие. Помещик, впрочем, позаботился заблаговременно увезти куда-то почти всю мебель и обстановку, так что дом казался внутри казармой, несмотря на архитектурные претензии.
Мы простояли в Высоцком не менее недели в первых числах ноября. За это время австрийцы перестали оспаривать линию Сана и широким фронтом отступили за Карпаты, намеренно оторвавшись от нас и заставив потерять соприкосновение. Это был очевидный стратегический ход. Как мы скоро увидим, противник подготавливал удар на левом берегу верхней Вислы, опираясь на Краков. Очищение Западной Галиции и уход за Карпаты имели в виду отвлечь наши силы от Привислинского театра.
Но эти заключения тогда не могли входить в узкий кругозор командира полка. Нам сказали, что австрийцы отступают и что мы их преследуем. 31-я дивизия тронулась с места, переправилась еще раз через Сан и направилась в общем направлении на Ясло. Поход носил мирный характер. Никаких встреч с противником не происходило. Любопытно, что один из ночлегов полка пришелся на ту самую деревню, в которую я впервые приехал к полку в конце сентября, и что штаб полка остановился в доме того же самого ксендза.
По мере приближения к Ясло местность становилась гористее и живописнее. Мы вступали в предгория Карпат. Становилось холоднее.
Ясло – довольно большой и благоустроенный город – проходили днем, весело маршируя под музыку. Жители высыпали из домов поглазеть на московитов. Так же, вероятно, пропускали они мимо себя несколько дней перед тем какие-нибудь австрийские части, шедшие в горы.
По их следу втянулись в горы и мы. Остановившись на дневку в деревушке по дороге в Зимгород, мы считали, что пойдем и дальше. Куда? Вероятно, за Карпаты. Зная только то, что происходило на пятачке, в ближайшем соседстве, полк считал, что не сегодня-завтра, преследуя противника, он перевалит через главный хребет в Венгерскую равнину.
Между тем сразу наступила зима. Выпал снег, и стало морозно.
Но идти за Карпаты нам не пришлось. В этой деревушке, которую уже следовало назвать горной, был получен приказ: ввиду сильной атаки австрийцев от Кракова вдоль Вислы следовать туда на поддержку. Расстояние было большое, но перебросить войска на север по железным дорогам оказалось невозможным. Поэтому предстояло походное движение усиленными переходами, без дневок.
Шли мы по верху кряжа между реками Вислока и Бяла, и слева от нас на запад тянулся другой, более высокий кряж. Он успел покрыться снегом, и в солнечную погоду переливался гаммою зимних красок. Движение было утомительным – тридцать пять – сорок верст (до пятидесяти километров) в день, – но все же мы любовались этой чудесной панорамой.
Во время перехода я натолкнулся на сапожный вопрос. В зимних условиях обувь изнашивалась быстрее. Начали появляться бессапожные солдаты, и в ротах накапливались отсталые, которых приходилось везти на подводах. Никакой надежды получить сапоги из тыла, от интендантства, не было, а свои полковые запасы приходили к концу. Я вызвал своего заведующего хозяйством подполковника Ляпунова, с которым мы вообще держали частые конференции по вопросам довольствия полка. Офицер этот был совершенно на своем месте в этой хлопотливой и ответственной должности: щепетильно честный, законник, находчивый и решительный, но и чрезвычайно упрямый. Я предложил Ляпунову закупить на полковые суммы в городах столько сапог, сколько удастся (к счастью, галичане носят высокие сапоги), и образовать при обозе особый сапожный эшелон.
