Кто получил штаб? Не уверен, но, кажется – красивый и стройный Вальтер, которого я знал по русско-японской войне. Возможно, что до его приезда обязанности начальника штаба исполнял я. Служить мне с новым начальством пришлось недолго.
Особой армии дали другой участок, непосредственно прилегавший с юга к Пинским болотам (после расформирования 3-й армии Леша, прозевавшей здесь 22 марта противника, отнявшего у нее Червищенский плацдарм на реке Стоходе). Соответственно перешел на новый участок и штаб армии. К северу от реки Припяти, в тех же болотах стояла 2-я армия, начальником штаба которой тогда состоял мой брат. Явилась возможность поговорить с ним по прямому проводу и увидеть на ленте начальные слова: «Здравствуй, Боба!».
Записать об этом апреле 1917 года нечего, так как ничего, кроме углубления революции, и не происходило, а 1 мая и я расстался с Особой армией, получив назначение начальником штаба Одиннадцатой армии. Армия входила в состав Юго-Западного фронта; командовал ею генерал Гутор (Генерального штаба, командир лейб-гвардии Московского полка в 1910–12 годах, боевой командир 6-го корпуса перед назначением в 11-ю армию).
Штаб армии стоял в городе Кременце.
Начальник штаба 11-й армии
Как-то, незадолго до мартовского переворота, М. П. Алексеев показал мне аттестацию, которую он дал мне и которую утвердил Гурко. Аттестации писались на всех чинов армии и представлялись в высшие инстанции. Для генералов они обозначали их дальнейший служебный путь – вверх, вниз или шаг на месте. В заключении моей аттестации, составленной в похвальных выражениях, говорилось, что я достоин выдвижения на «должность начальника гвардейской дивизии». Меня несколько удивило тогда, почему не было сказано еще «или на старшую должность Генерального штаба». Я и сейчас не знаю – почему после знакомства со мной на чисто штабной почве я рекомендовался на строевую должность. Но думаю, что Алексеев (если это была его мысль), сознательно или нечаянно, верно определил мои наклонности. Я всегда предпочитал живое дело канцелярскому: командовать, а не сочинять доклады для других; вращаться среди людей, а не среди бумаг. Начальствование штабом дивизии вылилось у меня, благодаря создавшимся условиям, в прямое командование дивизией. И я чувствовал себя дома и прекрасно! Принять теперь дивизию на законном основании, да еще гвардейскую, мне улыбалось.
Однако, вопреки аттестации, я получил не строевое назначение, а штаб армии! Это было большое повышение, так как этой должности были присвоены права командира корпуса.
Я приехал в Кременец в первых числах мая.
Уездный город Волынской губернии, сам по себе ничтожный, был живописно втиснут в расщелину между крутыми обрывами высоких холмов, напоминая собою горный аул. В ближайшем соседстве высилось маленькое плоскогорье, на котором сохранились развалины замка-крепостцы XV или даже XIV века. Уцелела, главным образом, башня, носившая имя какой-то легендарной польской королевы.
Штаб армии был расположен в самом городе, в центре, в одном из казенных русских зданий.
Назначение генерала Гутора командующим 11-й армией состоялось во время всеобщей перетасовки старшего командного состава, вероятно, в конце апреля. До него армией командовал Баланин, тот самый, который был в 1906–09 годах генерал-квартирмейстером штаба Киевского военного округа и о котором я имел случай говорить раньше. А до Баланина – во время майского прорыва Юго-Западного фронта – Владимир Сахаров, начальник штаба Куропаткина в период Ляоянских боев 1904 года, считавшийся автором красивого плана этого сражения (сочетание обороны с контрударом).
Начальником штаба армии до меня был генерал Юрий Романовский, георгиевский кавалер за Порт-Артур, младше меня годом по Пажескому корпусу, потом улан Ее Величества.
Генерал-квартирмейстером состоял генерал-майор Георгий Гиссер, мой сослуживец дважды – по Главному управлению Генерального штаба в 1910–11 годах, где он ведал скандинавским отделением (знал шведский язык), и по Академии, где одновременно со мной занял профессорскую кафедру, но по статистике.
Алексей Евгениевич Гутор представлял собою тип жизнерадостного генерала, излучавшего из себя энергию и оптимизм. Служба по Генеральному штабу не наложила на него отпечатка формализма и рассудочности. По всей вероятности, в бою он не боялся риска и способен был броситься в дело очертя голову. Вследствие этой черты характера он нырнул и в захватившую его революцию с надеждой, что и в этих условиях можно воевать и побеждать.
К революции Гутор подходил и по своей «красной» внешности: у него было красное лицо, рыжие волосы и усы и красная форма лейб-гвардии Московского полка! Ко всему этому шел и огромный красный бант, который он носил рядом со своим Георгием и которого не стеснялся. Пылкий темперамент дополнял картину.
Но все же Гутор был прежде всего честным патриотом и солдатом. Как таковой, он считал своим ограниченным умом, что нужно сделать «тактические» уступки налетевшему шквалу, но гнуть свою линию и, в конечном результате, выиграть стратегически: победить немца, а через эту победу – и революцию.
Из старших генералов армии немногие сразу поняли, что революцию не перехитрить. Первым оказался командующий 9-й армией строгий и умный Лечицкий, немедленно после переворота подавший в отставку. Недолго применялся к революции и В. И. Гурко, у которого хватило терпения только месяца на два воевать с внутренним врагом по должности Главнокомандующего Западным фронтом.
Встретил меня Гутор приветливо, по-дружески, и я понял скоро, что с его стороны всегда найду поддержку и открытое, прямое отношение. Он не замедлил предупредить меня, что в то время как он кипит и варится в соку новоявленных солдатских комитетов и доморощенных стратегов из их среды, штаб представляет собою полусонное царство.
В последней оценке Гутор был совершенно прав. После отъезда Романовского штабом временно заправлял Гиссер, продолжая, видимо, традицию невозмутимого покоя, установившуюся в штабе армии с каких-то отдаленных или не очень отдаленных времен. Романовский с женой жили в особняке-флигеле усадьбы штаба. Гиссер с женой и чуть ли не с детьми (которых у него было много) – тоже отдельно от него, счастливою мирною жизнью. Все офицеры, у которых были жены, повыписывали их и водворили вокруг, на частных квартирах.
Отдел генерал-квартирмейстера был расположен в здании штаба тесно и неудобно. Комната оперативного отделения на несколько часов в течение дня и на всю ночь запиралась на висячий замок. Господа офицеры или отдыхали, или кушали в эти запретные часы. Случайный посетитель в такие перерывы работы не знал, к кому обратиться, и тщетно толкался в запертые двери, в том числе и кабинета генерал-квартирмейстера.
