Приходили мысли — это видно из набросков в тетрадях и блокнотах, о многоплановой книге, где можно и нужно сказать о жизни, о конструировании, о судьбе.
26 декабря 1986 года Фишман записал:
«Известно, что хорошее, если оно открыто человеку в раннем возрасте, усваивается на долгие годы и, чаще всего, на всю жизнь.
Личностная ценность усваивается тоже органически, через желание как min подражать на первом этапе познания, когда человек входит в сферу познания на пороге самостоятельной научно-технической (творческой) деятельности.
Представляется необходимым подробнее осветить именно первый этап начала конструкторской деятельности, когда встречи и контакты с новыми людьми, новыми задачами более всего впечатляют и формируют специальное мировоззрение, которое потом будет обогащаться и шлифоваться (корректироваться) накопленным опытом, включая и ошибки».
А дальше идет: «Проекты. Идеи. Доклад 15.09. Комбинат (скорее всего, имеется в виду плутониевый комбинат. — С.К.). Эдигер (талантливый, безвременно ушедший помощник Давида Абрамовича — С.К.)».
И тут же: «Подп. издания… Ир. Андронников — 3 т; Мифы народов мира — 2 т; В. Каверин — 8 т; К. Паустовский; Альбомы. Л. Блок, Л. Жаров, Л. Ошанин».
ЭТО БЫЛА постоянно повторяющаяся тема — книги… Уже в другом рабочем блокноте помечено, что до конца 1985 года надо получить подписные тома Генрика Сенкевича, Льва Толстого, Чехова, «Историю США», «Очерки по истории географических открытий» Магидовича, а «за макулатуру» — третий том «Сказок народов мира». И еще — купить новые сборники Высоцкого.
Что ж, Давид Абрамович любил и знал художественную литературу, ценил слово. Любил классическую музыку, театр, был знаком с актерами городского театра имени М.
Горького, ценил творчество главного художника театра Юрия Назарова. После юбилейной выставки его картин Фишман написал Назарову письмо:
«Уважаемый Юрий Николаевич!
С огромным интересом и удовольствием посмотрел юбилейную выставку.
Картины яркие, и если концентрированно определить главное их достоинство — духовность вместе с любовью и увлеченностью далекой Камчаткой. Видимо, эти глубокие чувства, соединенные со своеобразной красотой природы, стали настолько близки художнику, что невольно передаются нам, смотрящим, и заставляют позавидовать и пожалеть, что такая красота прошла от тебя стороной.
Умение общаться с природой — это большой дар. Л вот в руках и в душе такого художника, как Вы, Юрий Николаевич, становится великим даром — талантом… Мы для себя открыли и тоньше почувствовали силу воздействия Ваших декораций и театральных замыслов, также насыщенных глубокой духовностью.»
В этом письме лично для меня самое интересное не то, что оружейник Фишман был тонким ценителем живописи, а нечто иное — сетования Давида Абрамовича относительно того, что красоты далекой Камчатки прошли от него стороной.
Фишману — теоретически — оказаться на Камчатке было несложно, и отнюдь не туристом! Его подчиненные летали туда во время пусков межконтинентальных баллистических ракет с макетами «изделий» ВНИИЭФ, так что оформить командировку на Камчатку Первому заместителю Главного конструктора можно было бы вполне, если бы.
Если бы не огромная деловая загруженность. Только она не позволяла даже помечтать о таком путешествии — с отвлечением от проблем «злобы дня» на добрую неделю. И ведь принимали бы его на Камчатке «по первому классу», но. Но — и рад бы в Долину гейзеров, да дела не пускают!
Вдумаемся в эту очень показательную коллизию. Сегодня любой высоко статусный «босс» и тени бы колебания не проявил — ехать или не ехать? Сел бы в самолет да и махнул бы любоваться Долиной гейзеров— за казенный-то счет. И что там Камчатка! Нынешние «боссы» только у пингвинов в Антарктиде не «отметились».
Фишман и люди его поколения так не могли. Потому он, надо полагать, так и любил живопись, что это позволяло ему получать мощные духовные впечатления от природы разных мест Родины, не бывая там физически.
Давид Абрамович, безусловно, обладал художественным вкусом и чутьем художника, и, случалось, по просьбе городского театра даже рецензировал готовящиеся к выпуску постановки. В старых бумагах сохранилось отпечатанное в типографии приглашение:
«Дирекция театра приглашает Вас на просмотр спектакля Валентин и Валентина, который состоится 27 января 1973 г.
Ваши места ряд 6° место 7–8.
Начало в 79.30».
Таких приглашений было не одно, и не два, а что уж говорить о премьерах! Здесь Давид Абрамович был всегда желанным гостем и критиком. А театр в Сарове был очень приличный, профессиональный, основанный в первые же годы существования «Объекта», куда многие приехали работать из крупных театральных центров, начиная с Москвы.
Фишман, бывая в Москве, всегда старался попасть на новые столичные спектакли, особенно — в театр им. Вахтангова, в Большой и Малый.
Бывал в театре на Таганке.
Ходил на художественные выставки, и в книге отзывов посмертной выставки художника Дмитрия Титова (1915–1975) написал: «Пожалуй, Дмитрий Васильевич — Левитан наших дней. Еще не поздно воздать дань уважения и признательности его таланту и подвигу». Сегодня точно не скажешь, но почему-то именно этот свой отзыв он переписал и себе в записную книжку, почему он нам и известен.
Двумя годами раньше — в 1973 году, Фишман смог попасть — специально ездил в Москву в первый день Нового года — на выставку Арманда Хаммера. И, как всегда, в записной книжке появилась очередная запись в «столбик»:
«Анри Фантен Латур
Розы, Пионы, Портрет мисс Эдит Кроу
Гюстав Кайботт
Сквер в Аржантейле (!)
Альфред Сислей
Лесопилка в Сен-Мамлеосе
Морис де Вламинк
Летний букет
Кес ван Лонген
Портрет
Эдуард Вюйар
Улица Лепик в Париже
Ван-Гог
Сирень, Сад перед домом священника, Сеятель».—
и так далее — всего около тридцати имен художников и с полсотни наименований полотен. Могу лишь повторить: такой бы спектр интересов, да нынешним топ-менеджерам!
Впрочем, кого они должны иметь перед глазами в качестве примера — руководящий кремлевский «тандем»? Но что этим до искусства, кроме одного «искусства» — уничтожать и развращать умы и души.
За «папой» же Фишманом тянулись его подчиненные, ученики, младшие соратники — читали книжные новинки, старались попасть на выставки. Благо— в Москву порой приходилось выезжать по два, а то и три раза в неделю, а уж два-три раза в месяц — почти наверняка. Евгений Георгиевич Малыхин признавался: «Бывая с ним в командировках, особенно на начальном этапе работ, я обращал внимание на следующее. Давид Абрамович стремился провести свой досуг где-нибудь в театре».
