«Следует всячески развивать нравственное и этическое поведение в процессе конструирования, которое включает в себя, прежде всего, честное, ответственное отношение к порученному делу.
Уважение к чужому труду, отсутствие высокомерия, зазнайства, критическое и самокритическое отношение, прежде всего, к своим решениям.
Следует заметить, что именно эта сторона наших взаимоотношений, есть источник наших потенциальных возможностей, которые при их реализации могут заметно поднять производительность труда.
Хочу обратить внимание и на такую сторону нашего бытия — устроенность и мир в семье. Это — также бесспорный фактор, способствующий ускорению общего благосостояния общества (обратная связь).»
Каково?
Ну, куда ни шло — эстетика конструирования. Скажем, Туполев, да и не он один, считал, что самолет, некрасиво выглядящий, и летать хорошо не будет. Но этика конструирования? И мир в семье как фактор благосостояния общества?
Нет, воля ваша, но так мог мыслить лишь очень нестандартный человек и непременно — подлинно советский человек.
Давид Фишман им и был, до конца.
В начале 1987 года он еще был уверен в том, что его и его подчиненных работа нужна России, которая «делает сама», и формулировал перспективные задачи для оружейников:
«Диалектика конструирования это, помимо взаимосвязи, правильно во времени и в целом определять субординацию явлений, т. е. находить в комплексе главное.
В заключение хочу призвать в своих требованиях подниматься до уровня понимания главной цели, которую партия формулировала в своей программе всемерного и максимального удовлетворения материальных и духовных потребностей. И, что особенно важно, соизмерять свой вклад и возможности в общее дело по достижению этой главной задачи. Тогда родится правильное понимание в пропорциях требований и возможностей по времени».
Пожалуй, ознакомившись с последними, приведенными мной, размышлениями Фишмана, скептик скажет: «Ну, все это верно, но это ведь и банально — общие слова». Что ж, что может быть банальнее истины: «Дважды два — четыре»? Но каким будет итог игнорирования этой истины, пренебрежения ей?
ФИШМАН размышлял — атмосфера 80-х годов давала к тому много поводов и оснований, да и 1987 год наступил — как всегда дважды для Фишмана юбилейный. А семьдесят лет — это семьдесят лет.
Впрочем, не в возрасте даже было дело — в 1987 году Фишман заглядывал далеко в будущее и задумывался о техническом облике зарядов 2000 года, когда ему исполнилось бы — доживи он до 2000 года — восемьдесят три. Но почему бы и нет?! Живой пример был перед глазами — Харитон!
Нет, на философские обобщения подвигало то, что очень уж емкими и для России, и для Фишмана, оказались семь десятилетий XX века с 1917-го года по 1987-й год.
Сколько было сделано!
Какой ценой, какими усилиями!..
И какими людьми.
А теперь все становилось зыбким, неясным. В дневнике появлялись записи:
«Честь истинная — всегда в соответствии с совестью.
Честь ложная — мираж в пустыне, в пустыне человеческой души.
И мираж вредный, созидающий ложные цели, ведущий к расточительности, а иногда и к погибели истинных ценностей.
Различие между совестью и честью. Совесть подсказывает, честь действует. Совесть всегда исходит из глубины души, и совестью человек в той или иной мере очищается.
Совесть не бывает ложной, она бывает приглушенной или слишком преувеличенной (слишком редко).
Но представления о чести бывают совершенно ложными, и эти ложные представления наносят колоссальный ущерб обществу, например, так называемая «честь мундира». У нас исчезли такие несвойственные нашему обществу понятия, как дворянская честь, но, к сожалению, зачастую осталась в практике защита чести мундира».
Как все это было записано верно.
Как точно и глубоко!
Но — не «горбачевщине» ко двору.
ПРОШЕЛ год двойного юбилея — неотмеченного юбилея «ДАФа» и все еще с помпой отмеченного 70-летнего юбилея Октября.
Прошел и следующий — 1988 год, наступил год 1989-й…
Если раньше Фишман ограничивался редкими записями своих мыслей в записных книжках, то с начала «перестройки» обзавелся чем-то вроде дневника и обращался к нему все чаще.
И появлялись такие вот записи:
«Закончился I этап «Перестройки», переходим ко II этапу. К сожалению, пока одни разговоры, нет даже осмысленной программы. Как мне представляется, магистральные пути «перестройки»:
— экономия ресурсов;
— экология;
— качество;
— эффективность;
— комплексность (время частных производных прошло)».
Фишман был, все же, не политиком и не мог видеть с той же отчетливостью, с какой он постигал инженерные проблемы, что в СССР прошло время комплексности и эффективности, за исключением одного лишь вида эффективности — в уничтожении страны. Лишь этот процесс шел все более эффективно и интенсивно.
Однажды, в начале перестройки, у начальника 19-го сектора КБ-1 Лобанова случился разговор с Давидом Абрамовичем «на тему, — как определял сам Лобанов, — ее (перестройкии — С.К.) последствий». Подводя итог, Фишман сказал тогда полушутя, полусерьезно: «При Брежневе мы понебрежничали, а при Горбачеве и позже — погорбатимся».
Тогда Давид Абрамович думал, все же, что он всего лишь удачно скаламбурил. Да, собственно, тогда он и смысл в свой каламбур вкладывал, если вдуматься, оптимистический. Мол, при Брежневе страна распустилась, а при Горбачеве придется потрудиться, «погорбатиться».
Но при Горбачеве от пресловутого «застоя» (с точки зрения статистики дай нам Бог такого «застоя» сейчас!) страна все явственней скатывалась к откровенному развалу. К началу 90-х годов стало ясно, что время созидательной работы прошло. Горбачевские моратории расшатали ядерный оружейный комплекс, а впереди были еще более тяжелые времена. Сама жизнь, наплевательское отношение высшего руководства государства к проблемам ядерного оружия и ядерщиков-оружейников заставляли задумываться уже об ином.
Где-то за год до смерти Фишмана в его кабинете вечером сидели трое. Все трое знали друг друга давно. Один был признанным лидером, Учителем, двое других — его давними учениками и подчиненными. Впрочем, они тоже давно сами имели кабинеты, подчиненных.
Тема разговора была непростой, тяжелой — происходящее в стране не радовало.
Через много лет один из тогдашних собеседников Давида Абрамовича рассказывал: «Давид ругнул суетливых демократов, расшатывающих устои, сетуя, куда смотрят товарищи по партии. Я, указав на соседа, позволил себе съехидничать (ибо был беспартийным), сказав визави: «Они сие одобрямс». Давид Абрамович, пораженный, произнес: «И ты, Вася?!» На что Вася начал его уверять в своей солидарности.»
