Но Фишман уже не слушал — он сел и долго сидел молча.
Любой «кадровый» «бомбодел» Сарова без труда поймет, о каком «Васе» идет речь, но я о том умолчу, щадя память тогдашнего «одобрямса». В своем деле он сделал немало, был и лауреатом Ленинской премии, и кавалером ордена Ленина. Что же до самого рассказчика, то им был Геннадий Иванович Иванов, лауреат Государственной премии СССР. И свой рассказ он завершил грустным резюме: «Я часто думал позже — видимо судьба его оградила и спасла, он не видел развала великой страны, прихода новых идеологов, предательства. Он ушел до всего этого. Не смог бы он встроиться в «горбачевские шутки».»
Да, представить себе Фишмана в роли ельцинского подпевалы как-то не получается.
Позднее — когда Фишмана уже не стало, в начале 90-х годов, Юлий Борисович Харитон, тогда еще Научный руководитель ВНИИЭФ, дал в «Арзамасе-16»-Кремлеве интервью писателю Владимиру Губареву. И на вопрос о том, что изменилось с развалом СССР, ответил:
«Что изменилось? Изменилось отношение к нам. Раньше Генеральный секретарь звонил мне раз в месяц, секретарь ЦК по оборонным вопросам — раз в неделю, ну а Сербин — заведующий оборонным отделом ЦК, каждый день. Нет, совсем не обязательно, что у него были какие-то рабочие вопросы, просто интересовался самочувствием, как дела в семье. Спрашивал, чем может помочь. А в последнее время? Нет, никто не интересуется. Многие наши проблемы решают без нас, не спрашивая ни о чем. Приезжал к нам Ельцин, потом Черномырдин. Сказали, что мы нужны России. И все. На том помощь и кончилась».
Горбачев не удосужился в атомную столицу России даже приехать. Он и его окружение просто громили все, что создавалось трудами десятилетий. Громили во имя уже скорого предательства народа и державы, во имя ничем — кроме предательства — не обусловленной системной капитуляции перед Западом.
Ядерное оружие России было главным препятствием на пути к окончательному унижению и попранию страны, поэтому и удар по его создателям задумывался особенно мощный. Основная его сила пришлась на время уже после ухода Фишмана из жизни, а пока силы разрушения лишь изготавливались. Однако влияние их чувствовалось все явственнее. И как-то Давид Абрамович обронил: «Мы ели до Чернобыля, любили до СПИДа и работали до перестройки».
Горькая шутка в не очень сладкие времена.
Да и было ли это шуткой?
ДАВИД Абрамович переживал, — об этом говорят и записи в записной книжке. Когда в 1989 году начались прямые трансляции заседаний только что избранного, недоброй памяти Съезда народных депутатов СССР, он очень внимательно смотрел эти трансляции, а потом, записывая свои впечатления, волновался, негодовал: «Ну что они творят! Что болтают/»
Фишман сформировал себя смолоду как натуру цельную, чуждую раздвоенности, и теперь удивлялся: «Сделали открытие — «эта проблема неоднозначна»… Да любая проблема неоднозначна!»
Чтобы поточнее узнать значение слова «плюрализм», он не поленился порыться в словаре иностранных слов. Не нашел — видимо, от волнения — и потом ругался в дневнике: «И слова-то такого нет»…
Увы, на рубеже 80-х и 90-х годов это было уже не слово, а символ — двуличия, лицемерия, двойных стандартов и далеко идущих планов разрушителей страны. И уже в 1987 году Фишман записал: «Страх — это область физиологии. Трусость — область нравственности».
Вокруг говорили о «гласности». Но суть и смысл работы оружейников по-прежнему скрывались от широкой общественности. Когда-то в том был высокий государственный резон, но сейчас можно и нужно было показать людям — как ЭТО делалось, какими трудами, как ЭТО было важно для прошлого России. И сказать — как это важно для ее настоящего и будущего. Однако вместо гордого оборонного имени «Кремлев» город Атомной Проблемы по-прежнему мифически именовался «Арзамас-16», а в официальной почтовой переписке — «Москва-300». Стране так и не показывали своих главных оборонщиков. Возможно для того, чтобы их — безымянных — было проще шельмовать.
Потом Саров рассекретили, но не как «Кремлев», а как «Арзамас-16», дав в печати несколько небольших статей. «Атомную» столицу СССР явили стране мимоходом, как будто речь шла о заштатном городишке со свечным заводиком.
Фишман остро интересовался общественными процессами в стране, много читал периодики. Вот перечень его подписки на 1989 год: «Правда», «Советский спорт», «Литературная газета», «Советская культура», «Аргументы и факты», «Неделя», «Сделай сам», журналы «Огонек» и приложение к «Огоньку», «Знамя», «Турист». Но на отдельном «памятном» листике среди записей типа: «Письмо. Гарантии, особенно план 89 г. Экспертизы по безопасности]. Усть-Каменогорск — тантал» и прочего, он вдруг записывает: «Демократия- демократизация. Канал — канализация». Не телевизионные ли каналы он имел в виду?
И вновь среди деловых тезисов в июне 1990 года мелькает фраза: «Новое мышление — новое лукавство».
Не лучшие времена, невеселые констатации. Институт и весь ядерный оружейный комплекс — как и всю страну, вместо новой огромной работы сталкивали в болото «мелочевки», в обиход вошло модное, однако невнятное понятие «конверсия». И Фишман записывал в ежедневник новые «захватывающие» задачи для зарядного КБ-1:
«1. Приспособление д/сушки грибов на газовых плитах
2. Теплица
3. Резинки для тормозной системы и сцепления
4. Сепаратор д/молока
5. Ветряные двигатели
6. Электрокамин
7. Логарифмические линейки д/физиков и конструкторов
8. Аккумуляторы
9. Добавки к маслам».
Предложения эти исходили от подчиненных, а Давид Абрамович их лишь фиксировал. И вряд ли был таким «инициативам» рад. Оружейников, специалистов, умеющих делать на высшем мировом уровне термоядерное оружие, опускали до
«уровня» «проблем» сушки грибов и резинок для тормозных систем. Увы, сам такой перечень говорил о начинающейся растерянности и психологической дезориентации людей. Им начинали твердить о рынке, но они-то владели мастерством создавать хотя и наукоемкую, но абсолютно не рыночную продукцию!
Да, не всегда история Отечества бывает громкой и славной…
Конечно, инженеров-оружейников можно было упрекнуть в том, что они и сами могли бы мыслить масштабнее. Но ведь они и так были заняты более чем масштабными проблемами! У них — в их профессиональной сфере — было немало нерешенных проблем и серьезных замыслов. И вот эти оружейные проблемы государство все более игнорировало. Оно, по сути, поощряло переквалификацию «бомбоделов» в кого угодно — даже в сушильщиков грибов, лишь бы только они отвлеклись от того главного дела, которое умели и любили делать во имя безопасности Родины.
В те же «перестроечные», годы, видимо — вспоминая сделанное и размышляя о жизни и делах людей вообще, Фишман быстрым почерком записал:
«Могучая кучка»
1. Константинов В.А
