Он же, Неверов, после появления версии Анненкова, что знакомство Станкевича и Кольцова состоялось в книжной лавке Кашкина или в пансионе Федорова, ответил одному из исследователей жизни Кольцова де Пуле со всей определенностью: «Анненков положительно ошибается, говоря, что Станкевич познакомился с Кольцовым в книжной лавке или в пансионе; знакомство могло поддерживаться там, но началось именно так, как я писал Вам. Рассказ Станкевича у меня живо сохранился в памяти, я не могу только сказать, когда именно состоялось это знакомство, и, конечно, не помню, какие именно песни читал Кольцов людям Станкевича».
Иными словами, близкий друг Станкевича настаивал на знакомстве в имении Станкевичей — Удеревке.
Дореволюционный историк литературы, библиограф, он же автор-составитель и редактор первого академического издания сочинений Кольцова (Кольцов А. В. Полное собрание стихотворений. Вып. 1 / Под ред. и с прим. А. И. Лященко. СПб.: Императорская Академия наук, 1909. — Н. К.), А. И. Лященко придерживается свидетельства Неверова: «Счастливые обстоятельства сблизили поэта в это время с человеком, давшим Кольцову не менее, чем Сребрянский. Это был блестящий по уму и способностям, хорошо образованный и влиятельный среди московской учащейся и мыслящей молодежи Николай Владимирович Станкевич, сын воронежского помещика. Знакомство с ним состоялось при оригинальных обстоятельствах…» И далее Лященко полностью приводит рассказ Неверова.
Известный современный исследователь жизни и творчества Кольцова Н. Н. Скатов также склонен верить Неверову: «…В 1830 году, в острогожской деревне он (Станкевич. — Н. К.) так чутко воспринял талант Кольцова и так точно и раньше всех понял, в чем заключается суть этого таланта, а к 1831 году эта суть уже вполне определилась: достаточно сказать, что была написана «Песня пахаря».
Свидетельство Неверова имеет некоторое сходство с легендами, которые вот уже 180 лет передаются из поколения в поколение земляками Станкевича. Причем излагают они их живо, увлеченно, как будто все это произошло совсем недавно, а сами рассказчики при сем незабываемом событии присутствовали.
Впрочем, послушаем «очевидцев». По их словам, встреча Кольцова и Станкевича произошла необычно и случайно. Было это летом. Кольцов гнал по степи гурт скота. Думая, что его никто не слышит, распевал песни на собственные стихи. Близ села Верхний Ольшан его встретил едущий в коляске барин во фраке, цилиндре и белых перчатках. Именно в белых перчатках, любят подчеркивать земляки. Это был старший сын местного пана Станкевича — Николай, возвращавшийся из своего имения, села Удеревки. Он подозвал смущенного Кольцова, спросил, что за дивные песни тот поет. Узнав, что прасол распевает песни собственного сочинения, пригласил его в свое имение, попросил показать имеющиеся стихи, которые были написаны карандашом на обрывках листов, и взял их себе. Было это в 1830 году.
А вот вторая легенда. Ее рассказала автору книги его покойная бабушка Пелагея Акимовна, в девичестве Даньшина, чей отец владел большой пасекой и был вхож в семейство Станкевичей. По признаниям других родственников, он даже состоял в каком-то родстве с этой дворянской семьей.
Итак, неподалеку, километрах в семи от усадьбы Станкевичей, есть упомянутое село Верхний Ольшан. Некогда это был город-крепость Олыпанск, входивший в число крепостей Белгородской засечной (оборонительной) черты для охраны южных границ от ногайцев и крымцев. Там жила тетка Станкевича — Мария Федоровна Бояркина. Племянник часто у нее гостил. Бывало это тогда, когда Станкевич ехал в Воронеж или возвращался оттуда. Дорога шла через Верхний Ольшан, и миновать дом тетки никак было нельзя. Навещал он ее в каникулы, что обычно случалось во время охоты. Набродившись с ружьем по окрестным перелескам и лугам, он вместе с собакой Дианой любил отдохнуть у родственников.
Бывал в этих краях и Алексей Кольцов. Однажды зимой он гнал гурты скота в имение к отцу Станкевича. В дороге его и спутников застала сильная метель. Уставшие, измученные и замерзшие, они нашли временное пристанище в Холодном Яру, где их обнаружили мужики из дома Станкевичей.
Как водится в таких случаях, мужики пришли на выручку, помогли гуртовщикам, привели их в дом. Отогревшись, Кольцов в знак благодарности стал с искренним удовольствием петь свои песни спасителям.
Станкевич в это время находился дома и собирался ложиться спать, но никак не мог дозваться придворного дядьку Ивана. Когда тот пришел, Николай спросил его, где он был так долго.
— Скот отцу вашему Владимиру Ивановичу пригнали, — объяснил камердинер. — Не окажись в Холодном Яру наших мужиков, померзли бы гуртовщики в такую стужу. Прасол среди них есть. Алексеем зовут. Он на радостях нам пел песни свои… Очень хорошие. Я не слыхал таких раньше. Вот я, паныч, их и заслушался…
И слуга прочитал запомнившиеся ему строчки:
Вьюги зимние,
Вьюги шумные
Напевали нам
Песни чудные,
Наводили сны,
Сны волшебные,
Уносили в край
Заколдованный…
Как дальше гласит легенда, Станкевич немедля послал Ивана за прасолом. Тот вскоре привел малорослого, коренастого юношу со скуластым лицом и с очень пытливым, наблюдательным взглядом. При виде барина Кольцов растерялся. От нахлынувшего волнения не знал, что и сказать. Начал заикаться. Но надо было знать Станкевича. Простой в общении и добрый по натуре, он сразу расположил к себе Кольцова. После знакомства начался их разговор, продолжавшийся до самого утра. Станкевич, как и его дворовые люди, тоже заслушался дивными песнями прасола. Одну из них — «Песню» — он трижды просил Кольцова повторять вслух. А тот, потеряв смущение, звучным голосом пел:
Если встречусь с тобой
Иль увижу тебя, —
Что за трепет-огонь
Разольется в душе!
Если взглянешь, душа, —
Я горю и дрожу,
И бесчувствен и нем,
Пред тобою стою!
Если молвишь мне что,
Я на речи твои,
На приветы твои,
Что сказать, не сыщу.
Расставаясь, Станкевич попросил Кольцова принести ему все имеющиеся при нем стихи и песни.
— Я попробую их издать, — сказал Станкевич, подавая на прощание руку и дружелюбно улыбаясь новому знакомцу.
Не ведал скромный прасол, что совсем скоро он будет знаменит. Очень знаменит. Его песни — величавые, как родные степи и поля, звонкие, как церковные колокола, теплые и отзывчивые, как души русских людей, — будет знать и петь вся Россия.
Совершенно очевидно, в ту памятную ночь Кольцов рассказал Станкевичу и о том, как в первый раз сочинил стихи. Брать под сомнение этот факт трудно, поскольку кольцовский рассказ можно встретить в мемуарах, письмах людей, в разное время встречавшихся с поэтом. Ясно, что Станкевич, являясь едва ли не первым профессиональным слушателем стихов Кольцова, по определению, не мог его об этом не спросить.
В данном контексте процитирую рассказ Кольцова, записанный известной русской писательницей Авдотьей Панаевой и напечатанный в 1889 году в ее книге «Воспоминания». «Я (Кольцов. — Н. К.) ночевал с гуртом отца в степи, ночь была темная-претемная и такая тишина, что слышался шелест травы, небо надо мною было тоже темное, высокое, с яркими мигающими звездами. Мне не спалось, я лежал и смотрел на небо. Вдруг у меня стали в голове слагаться стихи; до этого у меня постоянно вертелись отрывочные, без связи рифмы, а тут приняли определенную форму. Я вскочил на ноги в каком-то лихорадочном состоянии; чтобы удостовериться, что это не сон, я прочел вслух свои стихи. Странное я испытывал ощущение, прислушиваясь сам к своим стихам».
