— ПОЧЕМУ ТЫ В ВАННЕ?
Джей-Эл последние два года работал в госпитале. И хотя это и не была его специальность, он по крайней мере точно знал, что повязку из стекловолокна нельзя замачивать в горячей воде, пока она все еще находится на ноге пациента.
— ТАКУЮ ПОВЯЗКУ НЕЛЬЗЯ МОЧИТЬ.
— Пожалуйста, ребят, снимите его скорее, — взывал Джефф.
— Че ты ноешь, чел, ладно тебе, — сказал Чарли.
— ВЫТАСКИВАЙТЕ ЕГО ИЗ СРАНОЙ ВАННЫ, — рявкнул Джей-Эл.
— ЧУВАК, ЧЕ ТЫ НА НАС ОРЕШЬ, ВООБЩЕ НИ ХРЕНА НЕ ПОМОГАЕШЬ! — огрызнулся Чарли в ответ.
Мы с Чарли, как было велено, вытащили Джеффа и положили его на пол ванной комнаты. В номере мы хранили консервированную еду, потому что обслуживание в номерах британской гостиницы было, честно сказать, так себе. Джей-Эл немедленно открыл банку тушенки. Он подошел к повязке Джеффа и погнутым краем алюминиевой крышки начал делать аккуратные горизонтальные движения по всей шине — мы-то с Чарли, наоборот, пытались резать его вертикально. У него ушло меньше двух минут на то, чтобы прорезать шину по всей длине, и мы с Чарли с легкостью стянули ее с ноги.
Джефф был свободен.
Джей-Эл злобно выкинул крышку от банки в мусорное ведро и, уходя, пробурчал:
— Дебилы вы все конченые.
В медицинских вопросах мы были как тупой и еще тупее, зато в студии жгли. Те шесть недель в Англии были чистейшим креативным опытом в моей карьере. Мы записали очень много песен, и студии они так понравились, что она предложила то, чего в мире рэпа раньше никто не делал: DJ Jazzy Jeff & the Fresh Prince выпустят первый в мире двойной хип-хоп альбом.
Мы с Джеффом не представляли, что этот альбом будет значить для индустрии. Мы не знали, хотят ли этого фанаты, понравится ли он людям с MTV, будут ли его крутить по радио, осудят ли его «главари» хип-хопа. Ничто из этого не приходило нам в голову — нас волновало лишь то, что мы были вдохновлены и раззадорены творческим процессом. Нам было весело — мы были лучшими друзьями во главе нашей новой семьи, на передовой в растущей глобальной форме искусства.
Мы были на высоте, но сейчас я понимаю, что именно тогда стали проклевываться семена недовольства.
Некоторые люди процветают будучи на пике, а другие не могут дышать. Что делают люди, когда восходят на гору и чувствуют, что воздух разрежен? Пытаются поскорее спуститься. Куинси Джонс называл это «высотной болезнью».
В старших классах моим лучшим другом был Рэди-Рок. Каждый божий день мы с ним творили, катались по городу, участвовали в баттлах. Мы были не разлей вода. Но когда наша с Джеффом группа стала обретать форму, в живом битбоксинге оставалось все меньше и меньше смысла. Студию звукозаписи человеческий битбокс тоже не очень интересовал. В результате Клейт поневоле вытеснялся на задворки. Я говорил ему, чтобы он не переживал. «Я с тобой», — успокаивал я его. Но изменения были слишком резкими и быстрыми, и чтобы к ним адаптироваться, требовалось больше эмоциональной зрелости, чем было у кого-либо из нас.
Масла в огонь подливало то, что мы с Чарли Мэком становились все ближе. Мы делили с ним не только гостиничный номер — мы делили каждый аспект наших жизней. У нас на альбоме даже была песня о нем — «Charlie Mack (First Out the Limo)». Мы написали ее, потому что Чарли стал перегибать палку на своей должности охранника — он всегда сидел на переднем сиденье лимузина вместе с водителем и очень психовал на нас с Джеффом, если мы выходили из машины раньше, чем он. Он рычал на нас:
— Блинский блин, дайте мне сначала зачистить периметр, потом выходите!
О Рэди-Роке в альбоме песен не было.
С 1987 по 1990 год я вообще не выходил на улицу без Чарли Мэка. Джефф и Джей-Эл были тихими, спокойными домоседами, а мы с Чарли были шумными тусовщиками-заводилами. Мы всегда во что-нибудь ввязывались. Мы любили вечеринки, любили болтать, путешествовать, играть на деньги, любили быстрые тачки. Женщины нас обожали. Дух приключений Чарли давал фору даже моему. Этот чувак вообще не хотел спать. Если мы должны были пробыть в городе всего десять часов, он не видел причин оставаться в гостиничном номере ни на минуту. Часто он буквально вытаскивал меня из кровати, чтобы отправиться в Пейсли-парк в Миннеаполисе или послушать речь какого-нибудь активиста в Чикаго, или сфоткаться на «полосе» — так Чарли называл Елисейские Поля в Париже.
— Давай, чувак, — говорил мне он, — отоспишься в гробу.
Другой причиной нашей близости было то, что мы с Чарли оба очень любили посоревноваться и обладали запредельным самомнением. Мы днями напролет спорили, кто из нас лучше бегал, водил машину, играл в футбол, выглядел, шутил, кто был умнее и кого из нас больше любили девчонки.
Чарли терпеть не мог, когда девчонка проходила мимо него, чтобы пофлиртовать со мной. Он не понимал, с чего бы женщине тратить время на меня, когда она могла быть с ним. В конце концов он неохотно признавал:
— Чувак, да все девчонки тебя хотят только потому, что ты знаменит.
Я ему на это отвечал:
— Не, братан, тут все наоборот: я знаменит потому, что все девчонки меня хотят.
Мы были как инь и ян. Мы заполняли пустоты в жизненном опыте друг друга. Один знал и мог то, чего не знал и не мог другой.
У Чарли, как и у папули, была отличная интуиция, полученная на улицах, — он называл это своим «гетто-радаром». Чарли чувствовал, когда назревало что-нибудь плохое. Мы где-нибудь гуляли, все было отлично, и ни с того ни с сего Чарли мог сказать:
— Надо уходить.
Я отвечал:
— Йоу, да мы только пришли.
Но он настаивал:
— Пошли. Немедленно. Я же сказал, надо уходить.
Помню, как когда-то я думал о Чарли как о слишком чувствительной пожарной сигнализации, которая все время срабатывает в два часа ночи, хотя никакого огня и в помине нет. Игнорировать ее невозможно, ведь что-то действительно могло загореться. Но Чарли был абсолютно непогрешимой, идеально откалиброванной уличной пожарной сигнализацией — каждый раз, когда он меня откуда-то уводил, за спиной слышались выстрелы.
Мы компенсировали недостатки друг друга. Чарли понимал уличную жизнь, а я понимал человеческие эмоции и поведение. Я был начитанным и выглядел неагрессивно. Внешность Чарли пугала и отталкивала, а я умел улыбаться, заставлять людей чувствовать себя комфортно и пропускать нас куда угодно.
Мы оба были неполноценны, но вместе из нас складывался один очень способный человек.
Я для Чарли был билетом в такие места, куда его никогда бы не пригласили. Чарли же был громом, который обрушивался на любого, кто посмел сказать обо мне гадость. Он дал мне смелости защищать себя физически. В то время как раз начал появляться тот самый хор критиков, называвших меня «отстойным» и «банальным». Я не матерился, читал рэп о своей школьной жизни, у меня было чувство юмора. Гадости обо мне говорили всякие: что я «ненастоящий эмси», или, хуже того, что я «недостаточно черный», и что моя музыка — «ненастоящий хип-хоп».
