Скоти особенно очарователен тем, что он не делит людей на «важных» и «не важных». Ему все важны. Я не помню, когда я в последний раз сам нес свой багаж. Как бы банально это ни звучало, но оказавшись без охраны и ассистентов в чужой стране, я чувствовал, что отправился на поиски пугающих и невероятных приключений.
Сорок минут спустя охрана аэропорта сопроводила нас к машине Джейсона, и мы благополучно отправились в дом детства Скоти.
Я и сам не знал, чего ищу, но сказал ему:
— Никаких отелей, никаких водителей, никаких официальных встреч.
Я хотел оказаться в его жизни, в его доме, с его друзьями, занимаясь тем, что он бы обычно делал, если бы не явился Фреш Принц.
Один его друг, Че Лавлейс, был сорокатрехлетним художником из известной в Тринидаде творческой семьи. В тот вечер у него была выставка. Мы кинули сумки дома у мамы Скоти и покатили к Че в галерею «Акварела». Скоти сел за руль.
— Просто расслабься и будь как дома, мэн! Мои ребята тебя не побеспокоят. Все уважают твое личное пространство.
— Ну не знаю, Скоти, — ответил я. — Я здесь никогда раньше не бывал, но нам лучше подготовиться к тому, что люди возбудятся.
— Неееее, мэн, не здесь. Тут вообще другая картина. Это мои ребята, они совсем не такие. Наши люди так себя не ведут.
Мы прибыли на выставку. Стоило мне сделать два шага из машины, как тут же образовалась огромная толпа. Две сотни людей вопили, толкались, хватали, визжали. Они делали это от любви, но, как известно, любовь причиняет боль. Взволнованная толпа бывает опасна. Скоти попытался изобразить из себя телохранителя, ведя меня через наэлектризованную толпу «его ребят».
Меня впервые в жизни сопровождал «телохранитель» в шлепках.
Еще это был первый раз в моей жизни, когда меня никто не защищал. Не было охраны, некого было позвать на помощь. Я не знал, где нахожусь, где выход, где посольство США. Полный ноль. Мне даже казалось, что я их английского не понимаю. Наверное, так себя чувствует младенец, который только что покинул материнскую утробу.
Я был сорокадвухлетним новорожденным.
Кое-как мы прошли через галерею. Оказавшись в безопасности VIP-комнаты, я познакомился с Че и его семьей: его сыном Роско, младшей сестрой Ашей «Лулу» Лавлейс и ее дочками Айлой и Эвой. Тринидадское солнце подпекает детишек до идеального цвета — никогда еще я не видел таких красивых детей.
Че занимался фигуративным искусством, его работы совмещали в себе реализм с абстракцией. Обычно он рисовал участников местного Карнавала пастельными красками и пудровыми пигментами на досках, ярко запечатлевая красочность жизни на Карибских островах. Я утонул в нарисованных глазах девушки с картины, которую он назвал «Королевой танцевального зала». Мне показалось, что она радостно встречает меня на этом острове. На выставке было много народу, и разношерстность тринидадской публики сама по себе была живописным холстом.
В конце концов мы отправились домой к Лавлейсам. Посиделки на веранде, музыка, еда, разговоры. Утопающий в зелени уютный дом находился в живописном районе под названием Каскад и практически терялся среди окружающих его деревьев. Гости собирались «лаймить» (это тринидадское слово означает «тусоваться» и «проводить время вместе») на крытой деревянной веранде, которая тремя сторонами выходила в холмистый сад и долину Каскад. Под крышей стоял обеденный стол, откидывающиеся кресла и мое любимое местечко — классический тринидадский гамак.
Лавлейсы — семья творцов, поэтов, интеллектуалов. Глава семьи, Эрл Лавлейс — известный писатель, журналист, сценарист и поэт. Лулу — профессор кинематографа в Университете Вест-Индии. Старший брат, Уолт — кинематографист. Сам дом был полон художественных работ Че. Мы вели незабываемые глубокие разговоры.
— Что это за сладкий запах? — спросил я.
— Это пахнет иланг-иланг, — ответила Лулу. — В это время года его аромат чувствуется лучше всего, потому что ветер дует с запада.
Музыку, которую включила Лулу, я никогда раньше не слышал: сенегальские певцы Исмаэль Ло, Бааба Мааль и Йуссу Н’Дур. В гармонии с ароматом иланг-иланга они наполняли меня сладкой негой. Вкусные кушанья, карибский ветерок, звонкие голоса, топот карамельных ребятишек.
— Ты останешься с ночевкой? — невинно спросила шестилетняя Айла.
Я издал такой смешок, который всегда издают взрослые, когда на самом деле не смеются.
Видишь ли, Айла, не считая той одной ночи в Белом доме после инаугурации Билла Клинтона, я не оставался ни у кого с ночевкой с тех пор, как мне исполнилось двенадцать. Я даже у своих родителей не ночую, когда приезжаю в Филли. Я знаю, Айла, что тебе всего лишь шесть лет, но пойми, перевозить «глобальную икону» по всему миру очень тяжело с точки зрения логистики. Во-первых, со мной ездят минимум десять человек, а значит, нам нужно минимум одиннадцать комнат. И если это возможно, из соображений безопасности обычно для меня выкупают целый этаж в лучших отелях мира. Конечно, мой номер находится в самом конце коридора, тот самый, с двустворчатой дверью…
Не говоря уже о том, что я никого из вас совсем не знаю. Я со Скоти-то едва знаком. Я здесь один, а я никогда не был один. Поэтому мысль о том, чтобы заночевать с незнакомцами — даже такими добрыми и прекрасными, как члены твоей семьи — пугает меня до полусмерти.
Так что да, Айла, конечно, я останусь с ночевкой.
— Где моя комната? — спросил я у нее.
Меня отправили спать в «подземелье». Это была бывшая кладовка, больше похожая на гараж, которую переделали в гостевую комнату. Все было заставлено книгами, старыми виниловыми пластинками и керамическими поделками. Из мебели там стояла только большая деревянная кровать, которую, как я потом узнал, смастерил Скоти своими руками. Белая штора развевалась над кованой рамой окна, в котором не было стекла — в теплые карибские ночи ничего больше и не надо.
Мои сумки остались дома у мамы Скоти.
— Я их завтра утром привезу, — сказал Скоти и уехал, оставив самую большую кинозвезду без зубной щетки в чужом доме.
Когда я согласился переночевать, я думал, что всем понятно — я соглашаюсь остаться только вместе со Скоти. Неужели этот олух меня правда тут бросил… Подожди, вот узнает Чарли Мэк, он уж макнет его головой в унитаз.
Обычно я легко ориентировался в пространстве. Папуля меня выдрессировал. В моем детстве он мог в любой момент спросить: «Где север?» или «Покажи на восток». Он учил нас, что пассажир в любом транспортном средстве выполняет функцию навигатора. Водитель выбирает радиостанцию и включает печку, а вот пассажир/навигатор следит за маршрутом по карте и подсказывает, где нужный поворот (и еще выдает перекус — папулю за рулем полагалось подкармливать).
Но в ту ночь луна скрывалась за облаками, а я не следил за дорогой по пути в машине до дома. Ориентироваться по звездам я, честно говоря, не умел. Лежа в тридцати сантиметрах от бетонного пола где-то в Карибском море, я начал хихикать — так у меня всегда проявляется тревога и страх. Хихиканье превратилось в хохот, хохот — в ржание, а ржание переросло в самую настоящую истерику.
