Подобное поведение Екатерины, в общем-то, вполне объяснимо. Не имея никаких прав на престол, она постоянно опасалась заговоров, подозревая в качестве главного потенциального заговорщика своего сына Павла, у которого, как раз наоборот, формальных прав на престол было более чем достаточно. Масоны же возлагали на Павла, судя по всему, очень большие надежды, рассматривая его как продолжение ряда коронованных масонов – правителей типа Густава III в Швеции или Фридриха Вильгельма II в Пруссии (1786–1797). Характерно, что в 1782 г., когда на конгрессе в Вильгельмсбаде Россия была признана самостоятельной VIII Провинцией, пост Великого Провинциального Мастера был оставлен вакантным в расчете на Павла. В 1784 г. в журнале «Магазин вольнокаменщический» публикуется весьма недвусмысленное стихотворение (написанное, судя по всему, И. В. Лопухиным), рефреном которого были строки: «Украшенный венцом, Ты будешь нам отцом». В 1786–91 гг. московские масоны через знаменитого архитектора-масона В. И. Баженова установили непосредственный контакт с Павлом. Баженов во время строительства Каменноостровского дворца периодически передавал Павлу масонские книги мистического содержания
[200]. Все это наложилось на тайный характер масонской организации. В результате в глазах Екатерины II масонство превратилось в опасный очаг оппозиционных настроений, она, видимо, стала воспринимать масонские ложи как готовую организационную оболочку для возможной разработки планов государственного переворота в пользу Павла.
Во-вторых, сказалась личная неприязнь Екатерины II к Новикову из-за его иронических выпадов против порядков при Дворе и морального разложения самой императрицы. Например, в середине 1780-х гг. Новиков написал сатирический рассказ «Седина в бороду, а бес в ребро», в котором высмеял специфические наклонности Екатерины II: «… эту даму морщины и седые волосы достаточно обезобразили, но искушением беса ей все казалось, будто она в 18 лет. Наряды, румяна и белилы в должностях своих…, ей беспрепятственно мечталось, будто молодые мужчины ею пленяются, вздыхают по ней и гоняются всюду за нею».
[201] Понятно, как на такой личный выпад могла отреагировать Екатерина.
В-третьих, широкая благотворительная деятельность московских масонов, в частности раздача хлеба голодающим в 1787 г, с точки зрения Екатерины, была подозрительной. Она слишком уж оттеняла беспомощность местной администрации. К тому же существование некой альтернативной общественной силы противоречило самой сути абсолютистского режима, в котором подданные могли только выполнять указания свыше, но никак не выступать с собственной инициативой.
В-четвертых, в самом разгаре была Великая Французская революция. Уже тогда по европейским Дворам ходили слухи о причастности к ее организации масонов, иллюминатов и других тайных обществ. Екатерина II естественно не могла их не учитывать.
Итак, в 1792 г. все эти причины наложились одна на другую и привели к аресту и осуждению Новикова, ссылке его ближайших сподвижников Н. Н. Трубецкого, И. П. Тургенева, И. В. Лопухина, а затем фактическому запрету масонских лож по указу 1 августа 1792 г. (по иронии судьбы ровно через 30 лет в этот же день выйдет точно такой же указ Александра I о запрете деятельности тайных обществ в России).
Итак, Новиков как руководитель московских масонов был фактически обвинен в организации политического заговора в целях смещения с престола Екатерины II и возведения на него царевича Павла Петровича.
Так ли это было на самом деле – выяснить в настоящее время не представляется возможным. Существуют аргументы и «за» и «против». На наш взгляд, косвенные данные свидетельствуют, что связи Новикова с Павлом выражались не только в пересылке ему книг, но и имели политическую подоплеку. Во время следствия фигурировали некие таинственные документы из переписки Новикова с Павлом, на них ссылается московский генерал-губернатор князь А. А. Прозоровский, и на их основании и был вынесен приговор. Однако до нас они не дошли
[202]. Сам Новиков вел себя на допросах противоречиво: с одной стороны признавал себя «достойным жесточайшего наказания», с другой – показывал только то, что уже и так было известно правительству; недаром сами следователи по делу Новикова вынесли общее впечатление, что в его ответах «есть нечто, сокрытое быть желающим»
[203].
Как бы то ни было, на примере «дела Новикова» видно, что русское масонство не избежало политизации, по сути, повторив путь развития масонства во Франции, США, Швеции и, частично, Германии. Часть масонов во главе с Новиковым оказалась втянута в политическую борьбу придворных группировок, оказалась в числе проигравших, что привело к крайне негативным последствия для всего российского масонства.
6-й этап истории российского масонства – 792—1801 гг. – характеризуется негласной деятельностью масонских лож, которые все это десятилетие оставались под запретом. Численность их резко упала, все нестойкие колеблющиеся братья постепенно перестали посещать заседания лож гонимой организации. С другой стороны, это пошло на пользу российским масонам, так как в их рядах остались теперь действительно настоящие идейные сторонники масонского учения, все случайные попутчики, вступившие в масонство ради моды или из-за карьеристских соображений, отсеялись. По подсчетам (весьма приблизительным) Т. О. Соколовской, численность масонских лож уменьшилось за это десятилетие примерно на 2/3.
[204] Наименее пострадали ложи шведской системы, изначально действовавшие в более секретной обстановке, чем ложи других систем; при приёме новых членов к ним предъявлялись более жесткие требования (несколько поручителей и т. д.); наконец, сама жестко иерархизированная организационная структура шведских лож с неизвестным для рядовых братье руководством – все это способствовало сохранению в тайне для правительства персонального состава этих лож. Хотя и в них наблюдается явный упадок деятельности (по вполне объективным причинам). Прекратился прием новых братьев, заседания лож проводились крайне редко (не чаще 2–3 раз в год)
[205].
Если подобное отношение к масонству Екатерины II, исходя из вышеизложенного материала, вполне понятно, то совершенно нелогичными выглядят действия Павла I, так и не давшего разрешения на возобновление деятельности масонских лож. Ведь, казалось бы, масоны (особенно московские), пострадали именно из-за него. Однако Павел, взойдя на престол, лишь освободил из тюрьмы Новикова, разрешил Лопухину пребывание в столице, отменил ссылку Куракина, Трубецкого и Тургенева, и этим ограничился. Разгадка подобного отношения к масонам Павла непосредственно связана с вопросом о том, был ли сам Павел масоном. Большинство исследователей считают, что был. В качестве доказательств фигурируют портреты Павла с масонскими атрибутами в Стокгольмской галерее и музее П. И. Щукина, а также некая недатированная записка придворной Канцелярии (на нее ссылаются авторы двухтомника «Масонство в его прошлом и настоящем», воспроизведенном в сборнике «История масонства», изданном в 2003 г., но без ссылок на архивные фонды), в которой говорится, что Павел был тайно принят в масонство сенатором И. П. Елагиным в присутствии Н. И. Панина после отъезда шведского короля-масона Густава III из Петербурга летом 1777 г. и не позднее 1779 г.
[206] Но даже если Павел формально и не стал масоном (прямых доказательств все-таки нет), то все – равно он испытывал с их стороны самое сильное влияние. Ведь практически все окружение Павла принадлежало к масонскому ордену. Достаточно назвать имена вице-канцлера и главного воспитателя Павла графа Никиты Ивановича Панина, его брата генерал-аншефа Петра Ивановича Панина, занявшего в 1776 г. пост заместителя Елагина в Великой Национальной ложе, одного из главных наставников Павла Тимофея Ивановича Остервальда, родственников Паниных князя Н. В. Репнина и князя Г. П. Гагарина, ставшего в 1779 г. главой шведских лож в России. Наконец, активными масонами были друзья юности Павла князь Александр Борисович Куракин (внучатый племянник Н. И. Панина) и капитан флота Сергей Иванович Плещеев (одновременно друг князя Репина), а также уже не раз упоминавшийся архитектор В. И. Баженов.
