– Ты можешь быть мне другом, – наконец смог выговорить Себастиан, все еще не поворачиваясь к Ванье, чтобы она не заметила тихие слезы, скатывающиеся по его щекам. Он сидел неподвижно, не желая стереть их. Не хотел, чтобы она видела его плачущим.
– Себастиан…
– Товарищем по работе, – не сдавался он.
– Ты никогда не сможешь смириться с таким положением.
Правда. Это правда. Они и сейчас товарищи по работе, и Себастиан приложил все усилия к тому, чтобы это изменить. Слишком много усилий, как оказалось.
– То, что ты сделал сегодня утром… Ты сделал это для меня, или для себя?
Он постоянно забывал, как она чертовски проницательна. Конечно же, она проанализировала не только события, но также их причины. Не будь Себастиан сейчас так раздавлен, он бы гордился ею.
– Разве я не мог бы сделать это для нас обоих? – низким голосом спросил он.
Ванья повернулась к нему, но вместо лица увидела только шею. Пора заканчивать. Ванья не нашла подходящих слов, но она не может сейчас считаться с его чувствами. Она приняла решение, и Себастиану придется с этим смириться. Так тому и быть.
– Тридцать лет у меня была жизнь. Потом явился ты, и все взлетело на воздух, – неумолимо произнесла она. – Я хочу приземлиться. Найти себя, отыскать свою жизнь. А тебе в ней нет места, как и Анне.
Яснее и сказать нельзя.
Нечего добавить.
Себастиану это тоже было очевидно. Еще некоторое время он продолжал сидеть вполоборота, но потом все же стал смотреть вперед. Рукавом незаметно вытер со щеки слезу, словно смахивая несуществующую грязь. Ванья бросила на него быстрый взгляд. Лицо Себастиана абсолютно ничего не выражало. Он наклонился вперед и включил радио.
Играла «Happier» Эда Ширана.
До конца поездки не было сказано больше ни слова.
* * *
– Мне совершенно не хотелось бы говорить о Линде. – Хампус Бугрен выдохнул сигаретный дым. Куртка, которую он накинул перед выходом, была не по погоде тонкой, и его слегка потряхивало от холода. Сам Хампус казался почти прозрачным, невесомым. Может быть, такое впечатление создавалось из-за того, что сверху на него падал свет одинокого уличного фонаря. Волосы светлые, почти белые, средней длины, неухоженные. Челка закрывает один глаз. Глаза светло-голубые, водянистые. Острый прямой нос, отчетливые скулы покрыты редкой щетиной. Тонкие губы делают очередную затяжку. Худые ноги затянуты в черные джинсы, которые плавно переходят в такие же черные кожаные конверсы. Себастиану он сразу напомнил одного из «крутых» парней, с которыми он учился в старшей школе много лет назад. Тех, что все время зависали в курилке.
А сейчас они с Ваньей сидели на уже видавшей виды, исписанной каракулями деревянной скамейке и разглядывали Хампуса, который занял такую же скамейку напротив. Табличка, закрепленная на металлическом стержне, информировала прохожих, что «здесь можно курить», а для лучшего визуального восприятия на ней было размещено стилизованное изображение дымящейся сигареты.
В общем-то, и все.
Две скамейки друг напротив друга да табличка, на задворках позади парковки, за пределами жилой застройки. Никакой защиты от ветра или осадков. Негостеприимно и неудобно, словно некто в муниципальной администрации всерьез обеспокоился состоянием здоровья населения.
Себастиан не успел, да и был не в состоянии подвергать анализу то, что было сказано в машине. Он знал, что со временем на него нахлынет волна эмоций – если ты утонул, выйти сухим из воды не получится. Но сейчас Себастиан старался сфокусировать свое внимание на Хампусе.
– Почему? – спросил он. – Почему вы не хотите о ней говорить?
– Потому что мне потребовалось время, чтобы оставить это позади. Я начал все заново, у меня другая жизнь, – отозвался Хампус, время от времени бросая взгляд на освещенные окна в трехэтажном доме, где его ждали подруга и дочь.
До того, как позвонить в дверь Хампуса, Ванья вкратце изложила Себастиану свое видение предстоящей беседы. Здесь ситуация была несколько иной, чем в случае Ренаты. Этот человек вполне мог оказаться подозреваемым. Потенциальный преступник. Она хотела начать разговор с сообщения о возобновлении расследования смерти Линды. Якобы вновь открывшиеся факты указывают на то, что первоначальное следствие могло прийти к неверным выводам.
Ванья не хотела упоминать о возможной мести.
Ни слова об изнасилованиях.
Она хотела вначале выслушать Хампуса.
– Ты – босс, – пожал плечами Себастиан и больше ничего не говорил, за исключением односложных ответов на прямые вопросы.
Они с Ваньей позвонили в дверь на третьем этаже, и после того, как они представились, Хампус попросил их пройти вместе с ним в отведенное для курения место. Сюда, на эти депрессивные задворки. Хампус не мог курить дома, где находилась его маленькая дочь, а жилищный кооператив постановил, что внутренний дворик должен быть зоной, свободной от курения.
– Это она вам звонила? Ульрика? – спросил Хампус, прищурившись.
Ванья была обескуражена. Она не ожидала такого фееричного подтверждения версии о том, что мститель получил информацию от ныне покойной участницы «Аб Ово».
– Ульрика? – переспросила Ванья, как будто впервые слышала это имя.
– Она звонила мне как-то зимой. Ульрика как-е-е-там, заявила, что должна рассказать мне о Линде. – Хампус щелчком отправил окурок в полет, затоптал его ногой и тут же потянул из пачки очередную сигарету. – Я не хотел говорить о Линде, и просто положил трубку.
– Вам не интересно узнать, что с ней произошло?
– Она умерла, – отрезал Хампус. Он засунул в рот новую сигарету, прикурил, глубоко затянулся и выдохнул дым. – Мне потребовалось несколько лет, чтобы справиться с этим.
Хампус поднялся со скамейки, повернулся к визитерам спиной и сделал несколько шагов в сторону. Он смотрел на дом, где жил своей новой жизнью. Ванья и Себастиан терпеливо ждали. В холодном свете фонаря над головой Хампуса клубился белый дым.
– Для меня это было чересчур, и я отстранился. Мне тогда казалось, что если я буду держаться на расстоянии, то меня все это не коснется. Я позволил ей принимать решение самостоятельно. Я был уверен в том, что мы потеряем ребенка, но думал, что Линда при этом выживет.
Он замолчал и повернулся к Ванье и Себастиану. В глазах Хампуса читались печаль и боль. Себастиану этот взгляд был знаком. Он видел его в зеркале много раз.
– У меня ушли годы. На то, чтобы обуздать чувство вины. За то, что я их не спас. За то, что даже не пытался ее переубедить. Понимаете?..
Себастиан отлично понимал.
Он знал, что это. Когда ты не смог кого-то спасти.
Он знал, каково с этим жить.
Все мысли лишь о том, что можно было бы сделать по-другому, как нужно было поступить, как должно было. У Себастиана была всего пара мгновений, чтобы что-то предпринять, и тем не менее он упорно продолжал возвращаться мыслями к этим секундам. А Хампус? Сколько времени у него было? Недели? Месяцы? Столько возможностей поступить иначе, столько шансов изменить будущее.
