Кстати, одним из моментов, которые отец считал показательными, был факт того, что в России поменялся гимн. Вместо «Патриотической песни» Михаила Глинки в 2000-е годы страна вернулась к «советскому» гимну Александра Александрова. Стихи для «нового» гимна написал Сергей Михалков, который писал стихи и для его советской версии.
Отец рассказывал, что он обсуждал возвращение старого-нового гимна с Путиным. И тот ему ответил:
– Какой народ, такие и песни.
Эти слова ярко демонстрируют отношение Путина к российскому народу.
В 2008 году отец участвовал в создании движения «Солидарность». Название не случайно. В 1980 году в Польше объединились независимые профсоюзы, движение назвали «Солидарность». Его лидером был Лех Валенса, который впоследствии стал первым президентом независимой Польши.
В 2008 году президентом России стал Дмитрий Медведев – многие восприняли это с воодушевлением. На самом деле Владимир Путин не собирался отдавать власть, он занял пост премьер-министра, и все важнейшие решения принимались не в Кремле, а в Белом доме.
Примерно в то же время стартовала бессрочная акция «Стратегия 31», которую инициировал Эдуард Лимонов. Ее целью была защита 31-й статьи Конституции, которая гарантирует свободу мирных собраний и шествий, в том числе и по новой Конституции. Каждое 31-е число месяца (разумеется, в те месяцы, где было 31-е число) активисты собирались на Триумфальной площади. Лимоновцы были под сильным давлением властей, поэтому инициативу поддержали правозащитники, в том числе Людмила Алексеева. Отец также периодически принимал участие в акциях «Стратегии 31».
Акции «Стратегии 31» были несогласованными, власти к ним относились крайне негативно. Несмотря на относительно небольшое количество участников, на Триумфальную площадь стягивались непропорционально большие силы ОМОНа, очень многих задерживали.
31 декабря 2010 года я уже развелась со своим мужем и жила с подругой Анжеликой в съемной квартире на Комсомольском проспекте. Встречать Новый год нам было, в общем-то, не с кем.
– Давайте встречать вместе, – предложил мне отец. – Только ранним вечером сходим на Триумфальную площадь, я выступлю на митинге – и потом поедем праздновать.
Я согласилась. Я ни разу до этого не была ни на каких митингах. Мы пошли вместе с Анжеликой.
Отец поднялся на импровизированную трибуну, выступил – как всегда, зажег своей речью всех собравшихся. Впрочем, собравшихся было немного, максимум 300 человек.
После он общался с участниками акции и журналистами. Неожиданно отца окружил ОМОН, оттеснив от него всех сторонников. Я поняла: они собираются арестовывать.
БОЛЬШЕ ВСЕГО НА СВЕТЕ Я БОЮСЬ НЕСВОБОДЫ. СТРАХ СМЕРТИ ТОЖЕ ПРИСУТСТВУЕТ, НО СТРАХ ЛИШИТЬСЯ СВОБОДЫ СИЛЬНЕЕ.
Я страшно напугалась, что меня тоже могут арестовать. Вместе с Анжеликой мы спрятались за киоск «Союзпечати». А спустя минуту бросились бежать. Кажется, от «Маяковской» до «Белорусской» мы пробежали за пять минут – и только там уже остановились, чтобы отдышаться.
Я набрала отца, когда он уже ехал в автозаке в ОВД. Мы коротко поговорили, потом у него отобрали телефон. Новогоднюю ночь он провел в холодной камере в ОВД. Для моего отца это был первый в жизни арест. Суд назначили на 3 января.
Скажу сразу: я не рассчитывала, что на этом суде будет вершиться правосудие. Но и не ожидала, что все будет настолько плохо. Суд длился 5–6 часов. Все это время отец был вынужден стоять – судья Боровкова отказалась дать ему стул. Попробуйте простоять 5 часов – это похоже на пытку.
Судья Боровкова, на тот момент – 27-летняя девушка, не скрывала своего негативного отношения к моему отцу. В какой-то момент я поймала себя на мысли: «Да что ж она злая как собака?!»
Отцу вменяли в вину то, что он якобы хотел инициировать беспорядки и вести людей на Кремль. Я точно знала: никуда и никаких людей он вести не собирался. А собирался – отмечать Новый год у себя дома вместе со мной и Анжеликой.
Сторона защиты вызвала меня как свидетеля, я выступила, рассказала об этом. Судья Боровкова отвела мои показания: я дочь, а значит, мои показания не беспристрастны. На суде выступила и Анжелика, но и ее показания не сыграли никакой роли – отцу дали 15 суток административного ареста.
Отбывал он их в спецприемнике № 1 на Симферопольском бульваре. Мы приезжали к нему, передавали еду. Иногда даже его выводили к нам – увидеться. Каждый день давали возможность воспользоваться телефоном. Вообще, понятия «можно и нельзя» в спецприемниках сильно зависят от администрации. Руководители спецприемника на Симферопольском бульваре относились к отцу очень хорошо – даже разрешали ему ежедневно принимать душ.
Я поняла степень их лояльности, когда он позднее попал в другой спецприемник, где внешне все выглядело значительно лучше, но при этом действовали невероятно строгие и местами иррациональные правила. Был четкий список продуктов, которые принимались, и, например, некоторые овощи передавать было можно, а другие нельзя. Возможность свидания с задержанным была исключена.
Тогда, в первые дни января 2011-го, я думала, как отец себя ощущает: в 1998 году он был первым вице-премьером правительства России, а сейчас сидит в изоляторе временного содержания по сфабрикованному административному делу. В это время он уже находился в радикальной оппозиции к Путину, и его, как и других противников действующего в России политического режима, постоянно дискредитировали, в том числе через госканалы.
А 10 декабря 2010 года премьер-министр Путин в ходе прямой линии обвинил моего отца, Владимира Милова и Владимира Рыжкова в воровстве миллиардов в 1990-е годы, он тогда сказал свое знаменитое «поураганили в 1990-х». Все трое подали на Путина в суд иск о защите чести, достоинства и деловой репутации. Дело было проиграно, адвокат Путина говорил, что фамилии Немцова, Рыжкова и Милова им употреблялись как имена нарицательные. А суд, что неудивительно в России при Путине, принял его точку зрения. Возможно, это высказывание стало сигналом не к риторическим, а к реальным репрессиям в отношении оппозиции.
ПСИХОЛОГИЧЕСКИ ОТЦУ БЫЛО ТЯЖЕЛО СПРАВЛЯТЬСЯ СО ВСЕ ВОЗРАСТАЮЩИМ ДАВЛЕНИЕМ, ДУМАЮ, ЧТО ЛИШЕНИЕ СВОБОДЫ, ХОТЬ И КОРОТКОЕ, СТАЛО ДЛЯ НЕГО КАК МИНИМУМ НЕПРИЯТНОЙ НЕОЖИДАННОСТЬЮ.
Борьба становилась все более опасной, а перспективы возвращения демократических процедур – туманными. Думаю, отец осознавал риски, недаром он говорил в одном из своих интервью: «Я наивно думал, что пассионарных людей в стране много. Это абсолютная ерунда. Людей, которые готовы рисковать своей свободой и благополучием, ничтожно мало, мы все в Красной книге».
Отцу, конечно, помогло его умение сходиться с людьми. В камере не было никого из «политических», кроме него. Очевидно, что Илью Яшина, Алексея Навального и Бориса Немцова никогда не сажали в одну камеру, это слишком большая роскошь.
Вместе с отцом сидели мелкие жулики и водители, управлявшие автомобилем в нетрезвом виде. И он очень быстро выстроил со всеми отличные отношения. Более того, он настойчиво предлагал мне познакомиться с одним из его сокамерников, уверяя, что это потрясающий человек. Правда, я проявила твердость и знакомиться не стала.
