— Эй, — легонько поддела носком ботинка ее ногу Катарина.
Возница охнула и приподняла голову:
— Уже поехали?
— Нет. Собираемся.
— Поедем — пни посильнее, — ответила женщина и снова укрылась.
— Ты ночью что делала? — не унималась Катарина.
— Спала, — невнятно отозвалась возница.
— И не выспалась?
— Я впрок сплю, — и снова захрапела.
Катарина выпрямилась и обвела двор взглядом. Маленькой графственной сучки не видно, леди Ребекки тоже. Скучно. Все бегают, суетятся, мешки и сундуки носят. Вон, Герда кому-то уже челюсть ломает с криками: «Твари безрукие!»
А с Глорией нужно подружиться: надо же знать, что её сука-хозяйка задумывает. Правда, телохранительница может и в бездну послать, если наниматели не дружат. Но ведь Клэр даже очень хочет дружить с Юрием, а знать, что она думает о помощнице халумари, Глории не обязательно. Значит, дружба. Вот оруженоска вызывала неприязнь: такие по трупам пойдут, чтобы добиться своего; будет улыбаться Клэр, а за спиной нож ядом смазывать.
Катарина вспомнила, как графинька положила руку на колено Юрию, и, тихо зарычав, пнула колесо. Фургон едва заметно качнулся.
— Ужо поехали?! — раздался сонный вопрос из-под повозки.
— Нет. Спи, — пробурчала девушка, обошла фургон и присела на тюк рядом с Урсулой. К слову, мечница поедет не в этой повозке, а в другой, в которую сложены ящики с «пурборами» и «гиниратор». Там же поедет и Лукреция. Спору было много; Иваништ не хотел пускать туда волшебницу, но Юрий уговорил: мол, без ста грамм магичка не разберётся. Но что такое грамма и почему именно сто, он не объяснил, заставив ведьму недовольно поджать губы и сверкнуть глазами.
Было скучно. Кошачье любопытство толкало Катарину вперёд, но этого самого «вперёд» не было, хоть когти точи о забор. Она снова вскочила с места, прошла десяток шагов и сунулась в третью отведённую им телегу, где помимо огромного закрытого котла, похожего из-за трубок и плотной крышки с кожаными прокладками на алхимический куб, и посуды стояли мешки с круглыми клубнями, какими-то сушёными ракушками и разными овощами. Мяса не было. Даже рыбы не было.
— Да какого хрена! — снова раздалось со стороны Иваништа. Внезапно раздражённый тон сменился вежливым: — Я слушаю вас, госпожа.
— Не одолжите ли мне эти вещицы? — послышался в ответ голос Лукреции. Старший халумари засопел, словно не хотел отдавать что-то, в то же время не желая отказывать магичке.
Катарина выпрыгнула из кухонного фургона и подошла поближе. В руках волшебница, уже одетая в серое дорожное платье, держала коробочку со свинцовыми буковками, пинцет, бутылочки с разными чернилами и большую пачку белоснежной бумаги, какую только халумари делают. А вот пресса не имелось.
Теперь понятно, почему Иваништ злится. Он продаёт такие всем желающим завести собственную книгопечатню и водит любопытных показать на свои чудеса. А сами-то делают книги не так. У них большая, как мельничные жернова, коробка гудит и выплёвывает готовые письмена и картинки.
А недавно их печатню обокрали. Ну, как обокрали: пока Герда зажимала в углу оставшегося на ночь сторожить добро халумари, в домик могли залезть все, кто хотел, — и залезли. Вот он и не сознается, списывая на духов и ночное сестринство.
— Не яси.
Шмыгнув носом, Катарина сунулась в свой фургон и получше прикрыла полотенцем стопку книжек с разноцветными картинками — комиксов, добытых тоже ночью. Потом сунула руку в положенную между подлавочных ящиков сумку. Пальцы нащупали драгоценность: она на месте и целая. Мамин подарок на пятнадцать лет.
Тем временем разговор между Иваништем и Лукрецией продолжался.
— Да, сущая безделица, — небрежно бросила волшебница, но голос ее выдавал: лжёт она. И нотки в голосе изменились, и неуверенное сглатывание слюны добавилось. Заинтересованная, Катарина вынырнула из фургона и снова опустилась на тюки рядом с Урсулой.
— Что ты бегаешь туда-сюда, как будто дырку скипидаром намазали? — буркнула мечница, с унылым лицом обнимавшая свой двуручник.
— Я слышала, ты по поручению Юрия подарки разносила… — начала храмовница в ответ. — Там мне ничего не было?
— А если и не было? Тебе-то что? — огрызнулась Урсула. Ей в пору красный шнурок на бёдра вешать — так зло себя ведёт. Но нет, дело явно в дочке.
— Ты за Глорию не рада? Она же в услужение самой графине пошла. Что-то не яси?
Урсула вздохнула, словно ей сто лет отмерили богини, причём в прошлом году, и с кряхтением поднялась:
— Я была рада, когда ее в стражу взяли. Рада, когда пообещали десятницей сделать к зиме. Рада, когда на неё мужички поглядывать начали, аж очередь выстраивалась, — и это при том, что она не красавица. Я бы даже радовалась, если бы ее сиятельство каталась на охоту и по званым ужинам, а дочка везде с ней. Но не в проклятые земли!
— Ну, мы же просто отметим их на карте и нюхнем издали.
— Я уже нюхнула, девочка. Помнишь шацирскую тысячу? Так эта… Решили путь срезать мимо Морозняка. Из тысячи только четверо и осталось.
— А я слышала, четыре сотни вышло, — нахмурившись, произнесла Катарина. Она событиями в королевстве интересовалась и ни один слух про битвы и манёвры не пропускала мимо своих львиных ушей.
— Какая разница, четыре сотни или четыре всего? Мне повезло, деточка. Повезло, что была на марше в самом конце тысячи. Пока твари потрошили первых, остальные бежали без оглядки. И знаешь, деточка, я не боюсь никого, у кого есть кишки и кровь. А тварь, возникающую из пустоты, от дыхания которой человек замерзает и лопается, как глиняный горшок, боюсь. Боюсь даже не за себя. И когда у тебя самой будут дети, вспомни мои слова.
Урсула сунула руку в свою торбу и достала небольшой чёрный мешочек:
— Возьми. Хотя постой…
Мечница осторожно извлекла оттуда большую золотую заколку для плаща с голубоватым камнем. Она со вздохом покрутила драгоценность в пальцах, рука было дёрнулась сунуть в кошель, но замерла.
— В бездну! Я не воровка, — произнесла Урсула, а потом повысила голос: — Юн спадин! Юн спадин!
Юрий, с пыхтением перебиравший белые листы с перечнями, состроил жалобную рожицу и повернулся. Все его естество выражало, как он ненавидит ковыряться в свитках и книгах, что это за пытка для него, а тут ещё и отвлекают.
— Эта… юн спадин, я тут нашла давеча, — протянула Урсула заколку. — Можно я эту красивую медяшку со стекляшкой себе оставлю?
Юрий вздохнул и почесал в затылке и снова вздохнул:
— Я как бы ее для Клэр приготовил.
Катарина нахмурилась, услышав имя графиньки. Обойдётся эта сучка: и так вон какой ножик достался, под стать фамильному гербу. Храмовница быстро выхватила заколку из пальцев Урсулы и ловким движением прицепила к вороту поддоспешника мечницы.
