Ребята охотно согласились и, несмотря на тяжелые условия, сделали небольшую складчину на покупку кое-каких гостинцев.
Елку поручили принести десятнику по лесозаготовкам Ване.
На другой день Ваня нам принес елку и кое-что из гостинцев.
31 декабря днем мы с Петей, дневальным барака, как могли украсили нашу елочку и поставили ее на стол.
Вечером с работы пришли ребята и остались очень довольны.
В 11 с половиной часов все сели за стол, пока забивать «козла». В бараке у нас было радио.
С нетерпением ждали, кто из членов правительства будет выступать и поздравлять Советских граждан с наступающим Новым, 1949 годом и что скажет нового.
Так как часов ни у кого не было – носить их заключенным не полагалось, – то мы со вниманием смотрели в репродуктор и ждали слова диктора.
И вот диктор объявляет, что до нового года осталось всего лишь две минуты и что сейчас выступит Председатель Президиума Верховного Совета Союза ССР Калинин Михаил Иванович
[81].
Михаил Иванович поздравил всех граждан Советского Союза: хотя и контрабандой, но и мы были в их числе.
За 14-летнее мое пребывание в лагерях это была первая и последняя встреча Нового года.
40. 1949 год. Этап в Карабас
Наступил 1949 год, в конце февраля из управления пришли списки на этап. Меня в этих списках нет. Подумал, что останусь здесь, но 1 марта, как только позавтракали, мне сообщают, что пришла из управления телефонограмма готовиться в этап.
В этот же день нас, человек 30–35, собрали к этапу.
Откровенно говоря, мне не очень хотелось идти в этот этап. По этапам меня уже погоняли, хватит, тем более я уже здесь ассимилировался, прожил 4 года, работа меня вполне устраивала. Бытовые условия приличные, отношение администрации к заключенным человеческое, ежегодно на свидание приезжает жена. С перепиской и получением посылок дело обстоит хорошо. Есть возможность читать книги и газеты, в бараке радио, шахматы, шашки и домино. У каждого своя койка со всеми постельными принадлежностями, хорошее медицинское обслуживание и т. д.
С точки зрения лагерника лучшего, и желать нечего.
Кроме того, в летнее время в зоне был организован футбол. Наша команда не раз вызывалась в Вожаель играть с работниками управления. На футбольном поле не было разделения на вольнонаемный состав и заключенных, но во время перерыва нашу команду отделяли, около нас становилась охрана, и тут же мы становились заключенными…
Все это пришлось оставить и идти в этап, но что поделаешь? В этап так в этап! Мы люди подневольные, бессловесные, куда погонят, туда и пойдем…
Нас немного страшила неизвестность, мы не знали, куда нас гонят. Мне страшиться было уже нечего, в этом году мне стукнет 60 годков, с меня уже взять нечего, все взято…
Когда наш этап пропускали через вахту, дежурные надзиратели с грустью говорили: «Вот, хороших ребят отправляют, а уркачей оставляют здесь!»
Посадили нас в грузовые машины и к вечеру доставили на пересылку Устьвымлага.
Здесь мы узнали, что нас гонят в карагандинские лагеря, а в какие, пока неизвестно.
На пересылке нас продержали 10 дней, в течение которых сюда сгоняли людей со всего лагеря. В этап сгоняли мужчин и женщин, всего собрали около 300 человек.
Здесь встретил много москвичей—одноэтапцев 1941 года. 10
[82] марта 1949 года сколотили этап, и в этот же день на пересылку пришел специальный конвой во главе с офицером.
Сделали генеральный шмон не только по карманам, но проделали и присядку, заглядывая в верхние и нижние человеческие отверстия, ища, нет ли в них огнестрельного оружия или чего иного…
Конвой у всех отобрал книги, чистую бумагу, конверты, письма, прошедшие даже через цензуру, копии с посланных жалоб, а также чемоданы…
Нас погнали на железнодорожную станцию, где был приготовлен состав.
В этот день мне повезло: на мое имя пришли две посылки. Одну выдали на пересылке, а вторая шла с тем же поездом, в котором везли и меня. Ее я получил на пересылке «Карабас».
Наш этап был большой и дальний, в нем были старики и больные, для которых специально оборудовали вагоны. Вагоны были товарные, с двойными общими нарами. В каждом вагоне для обогрева была поставлена чугунная печка.
Уборная была импровизированная: в полу проделана дыра, куда ходили и за большим и за маленьким.
Женщины помещались в отдельных вагонах.
Были выделены вагоны для продовольствия и кухни, а также для больных.
В каждом вагоне можно было разместить 40 человек или 8 лошадей.
Наш состав сопровождал специальный конвой во главе с офицером. Кроме того, был назначен комендант поезда в лице начальника пересылки, врач и медперсонал
[83].
Горячую пищу давали два раза в день – щи, каша или щи и макароны, и хлеба 700 г. В вагон приносили горячую воду, а иногда и чай, сахару давали по 3 г ежедневно.
Спали на нарах.
Было лучше, чем во время этапа из Москвы в Коми АССР в 1941 году в столыпинском вагоне, когда в двухместном купе в течение 15 суток везли 9 человек, без горячей пищи.
Сверх всяких ожиданий наше настроение было хорошее. Нас везли с севера на юг, там будет теплее, чем в Коми АССР, и не тайга-матушка.
Некоторые ребята на пересылке меняли валяные сапоги на кожаные ботинки. На улице уже чувствовалась весна, с крыш капало. В середине дня пригревало солнце, так что все думали: на что нам валенки?
Одно в вагоне было неприятно: когда во время вечерней и утренней поверки конвой зверски простукивал деревянными молотками стены и крышу вагона, бегали по крыше, боясь, как бы не было пролома или пропила в стенках или крыше.
Поверка заключенных производилась два раза в сутки, утром и вечером.
Поверка производилась «без последнего»: открывали дверь вагона, один из конвойных входил в вагон, а двое становились в дверях. Вошедший конвоир кричал: «Переходи в одну сторону!»
Мы по этой зверской команде бежали в противоположную сторону, сбиваясь, как овцы, в одну кучу.
Дежурный конвоир, держа в правой руке деревянный молоток, начинал делать поверку, перегоняя по одному в противоположную сторону, ударяя молотком в спину каждого. Особенно немало доставалось на долю последних…
