3-я зона – больничная.
Когда-то это был мужской монастырь, куда ссылали провинившихся монахов.
В 1920 году здесь были установлены медеплавильные печи английскими концессионерами…
Сырье сюда привозили на верблюдах из Джезказгана, а потом этих концессионеров выгнали, и концессии перешли в собственность нашего государства.
После концессионеров осталось несколько кирпичных и саманных зданий внутри зоны и за зоной.
Во время Гражданской войны здесь побывали белые, учинившие зверскую расправу над местным населением.
В память о расстрелянных защитниках революции был поставлен памятник, который был сохранен до нашего прихода, а потом его разрушили и на его месте выстроили барак для больных.
Здесь побывали в качестве заключенных жены репрессированных мужей
[90].
В конце отечественной войны сюда пригнали военнопленных солдат германской и японской армии.
В 1948 году для Советских граждан устроили еще лагерь, где к лету 1949 года находилось около 3 0000 человек
[91]. Сюда были согнаны заключенные со всех лагерей Советского Союза, разных национальностей, в основном старики и больные. Среди них я встретил несколько бывших друзей.
Народу согнали очень много, а жить негде, так что быстро занялись строительством кирпичных сараев, стали делать кирпич, построили печи для обжига.
В зоне открыли каменоломни, и силами слабых стариков под действием надзирательских дубинок добывали камень. На тачках по восемь человек его вывозили за зону и строили дома для вольнонаемного состава, а в зоне строили бараки.
Несколько бараков выстроили, не дали им просохнуть и поместили туда больных стариков, и они своими легкими их просушивали…
Из сараев скотного двора устроили барак с маленькими окнами, так что в некоторые отделения барака не проникали лучи солнца и дневного света, днем и ночью была темнота, а во время дождя через потолок проникала вода.
В 1950 году здесь была московская комиссия, предложила расширить окна, но их так и не расширили…
Потом стали строить внутри зоны трехметровые стены, между зонами и каторжанскими бараками, а немного позднее дополнительно выстроили прочную тюрьму.
43. Режим
В Спасске был установлен строгий режим. На окнах были поставлены массивные железные решетки. На ночь дверь запиралась на замок.
В коридоре барака с окончанием вечерней поверки устанавливалась параша, от чего было большое зловонье в помещении барака.
Ночью ни в бараке, ни в коридоре не было света.
Письма писать разрешалось только два в год, тогда как по положению ИТЛовцы имели право писать одно письмо в месяц. В тех лагерях, где было разрешено свидание с родными, на ночь бараки не запирались, ночью горел свет, было радио.
Одним словом, режим мало чем отличался от режима тюрьмы, только здесь гоняли на работу, а там – нет.
Нередки были случаи во время шмона в выходной день, когда нас запирали на замок, выпуская на оправку два раза в день.
44. Сельхозработы в Спасском
Спустя несколько дней в Спасск из Джезказгана приехал начальник лагеря
[92] обсуждать разные вопросы, в том числе о сельском хозяйстве.
Продуктов питания нет, в особенности сельскохозяйственных. Необходимо развивать сельское хозяйство.
Я не хотел идти работать по с/хозяйству, зная, с какими трудностями придется столкнуться в этой работе, тем более, мой возраст подходил к 60 годам. Но невольно возникала мысль: что я буду делать? Без работы сидеть я не могу.
И вот в барак прибегает человек, держа в руках список агрономов, в котором есть и моя фамилия. Нас приглашают на совещание к начальнику лагеря. Я на это совещание пошел и встретил нескольких товарищей, учившихся в Сельскохозяйственной академии имени Тимирязева, и даже нескольких однокашников. В числе собравшихся были также лица, которые никакого отношения к сельскому хозяйству не имели, а думали хоть куда-нибудь пристроиться, где полегче…
Я решил впрячься в работу, тем более что полковник просил нас помочь…
При Спасском было три земельных участка, но воды для полива было недостаточно. На каждый участок был выделен агроном. Кроме нас, выделили бригадира – молодого профессора с 25-летним каторжанским сроком. Был назначен заведующий парниково-тепличным хозяйством.
Заведующим всем с/хозяйством был назначен вольнонаемный агроном, человек, хорошо знающий свое дело и знакомый с климатическими условиями Казахстана.
Заведующий парниково-тепличным хозяйством немедленно приступил к работе по созданию парников и посеву капусты и других культур. Мне был выделен земельный участок в размере 75 га.
Так как никто из нас с поливом знаком не был, пришлось сесть за учебу поливного земледелия.
К моменту посадки в поле капустной рассады мы уже были теоретически знакомы с поливом, так что в период посадки работа у нас пошла полным ходом. Основными культурами были капуста и картофель. С выводом капустной рассады в парники запоздали, поэтому запоздали и с высадкой в поле рассады, так что в 1949 году в поле не получилось ни одного кочана.
К нашему сожалению и стыду, бригадиру (профессору) не работалось спокойно. Он забыл, что он каторжанин с 25-летним сроком, и стал вести разные интриги против вольнонаемного агронома, подбивая к этому заключенных агрономов.
Залез в доверие администрации лагеря. Ему выделили лошадь для объезда участков, иногда в сопровождении офицера или надзирателя.
Стал требовать от участковых агрономов, чтобы они ему отдавали рапорт.
Конечно, никто ему рапорт не отдавал.
Администрации лагеря доносил разные кляузы. Дошел до такого нахальства, что отстранил от работы трех хороших агрономов.
Однажды, беседуя с ним, я обратил внимание на недостатки в его поведении: что он заключенный в лагере еще только два года и говорит о какой-то корпорации, а я уже в лагере 8 лет и знаю, что в лагере никаких корпораций не должно быть, тут есть одни заключенные, отщепенцы общества. Если администрации лагеря вздумается поставить во главе нашей «корпорации» уголовника, отбывшего в лагере два десятка лет, мы все ему будем подчиняться. Таков закон лагеря…
