– Ты позволишь себя нарисовать? Попозируешь мне? – спросил Виталий как можно более нежно. У него сейчас не было желания брать в руки карандаш, но очень хотелось встать и прервать этот затянувшийся разговор. Он устал, глаза слипались. Инга же с каждой минутой становилась все более возбужденной. Тембр голоса изменился, она говорила громче, будто накручивая себя на истерику. Вдруг подскочила, пересела на кровать и начала остервенело рвать заусенец на пальце. Оторвала, потекла кровь. Инга послюнявила палец, подняла упавшую с мольберта тряпку для кисточек и замотала палец. Начала отдирать следующий заусенец.
– Зачем? Ты хочешь получить полную картину, но прекрасно знаешь, что она не станет шедевром. Увидишь на холсте обычную женщину. Не меня. А тебе нужна… не знаю… муза, что ли. Образ, который ты придумал и вложил в мое тело. Да, тело ты сможешь передать идеально. Но вряд ли у тебя получится вложить в него душу, дыхание, жизнь. Я не буду следить за тобой взглядом, в какой бы точке комнаты ты ни оказался. Не буду возбуждать взглядом или полуулыбкой. Моя кожа, которую ты прорисуешь до последней поры, едва заметного волоска, все равно останется холодной, как у мертвеца, а не теплой, как у живого человека. Ты не сможешь передать едва заметную пульсирующую вену, даже если досконально ее прорисуешь. Под твоей рукой мое сердце не станет биться. Ты же понимаешь, о чем я говорю. Все посторонние детали на картинах – цветок в волосах, прядь волос, кровать, подушки – все это не важно вообще. Главное, что эти женщины – живые. Старые и молодые, красивые и омерзительно непривлекательные, раскинувшиеся на кровати или согнувшиеся на колченогом облупленном стуле – все они вызывают чувства. Желание, похоть, отвращение, брезгливость. К ним хочется прикоснуться. Ты так не сможешь и прекрасно об этом знаешь. Поэтому до сих пор меня не написал. Зная, что я не оживу на твоей картине, а останусь лишь изображением. Возможно удачным, но мертвым.
Инга оказалась права. В тот день, когда она опять исчезла, когда он швырнул ей в лицо набросок, когда позвонила Лена, которую Виталий не слышал несколько лет, прошлое начало возвращаться. Хотел ли он этого? Нет. Судьба давала ему шанс исправить ошибки, попытаться пойти другой дорогой, на которой он не встретит Ингу, но встретит сына. Виталий потом думал, что, если бы Инга была рядом, возможно, и с сыном все получилось бы иначе. Сейчас же он прекрасно понимал, что выбор за него уже сделан кем-то свыше. Провидение, Вселенная, судьба, Господь Бог забрали у него Ингу и вернули сына. Да, все верно и правильно. Так нужно и должно, согласно всем человеческим и высшим законам.
Нельзя выбирать между ребенком и женщиной или мужчиной. А если и встает подобный выбор, то лишь как испытание. Выбор очевиден. Ребенок. Продолжение. Потомство. Будущее. Те, кто сделал иначе, отказался от ребенка, пойдя на поводу чувств и страстей, до конца своих дней будут обречены на страдания. Иногда невыносимые. И судьба все время будет спрашивать – а сейчас ты опять откажешься? Или наконец поступишь правильно. Я лишила тебя уже всего – радости, счастья, любимой женщины, избавила от зависимости, вернула тебе чадо, и как ты поступишь? Что, опять не дошло?
Инга права: люди – идиоты. Им иногда стоит вспомнить о животных инстинктах, главный из которых – вскармливать и защищать свое потомство. Вгрызаться в глотку тому, кто посмеет забрать кутенка. Кормить своих детей и чужих, оставленных на произвол судьбы. Оберегать до тех пор, пока малыш не встанет на ноги. Да, у животных это происходит быстрее. И природа сама заставляет отпускать потомство, когда приходит время. У людей – тех же животных по своей сути – связь дольше и крепче. Должна быть. Но почему тогда они ведут себя хуже животных, ненавидя собственных детей, отказываясь от них? Лишая их не только грудного молока, но и защиты. Кошка, если забрать у нее котенка хотя бы на минуту, а потом вернуть, будет вылизывать его, пока не избавится от запаха чужих рук. Люди же забыли, что детей нужно не только кормить, но и вылизывать. Целовать, обнимать, прижимать к себе. Давать тепло, спокойствие – мама рядом, спи, ничего не бойся. Ты в безопасности. Человеческие детеныши забыли о том, что такое материнская защита, что такое отсутствие страха. Отцы забыли о том, что они – часть семьи. И пока мать кормит ребенка молоком, отец ходит вокруг и защищает – от внешних врагов. Пусть даже ценой собственной жизни.
– Привет, проходи. – Виталий открыл дверь. Мальчик, стоявший на пороге, смотрел в пол.
– Здрасьте, – сказал он.
– Если нужна ванная, то здесь. Если нет, то сюда, в комнату.
Мальчик сорвал куртку, бросил на пол, поднял, кинул на стул. Разулся тоже как-то нервно, протопал сразу в комнату.
– Ну хорошо, давай посмотрим. Что хочешь показать? – спросил Виталий.
Он все еще пытался рассмотреть лицо мальчика, но тот, насупившись, смотрел в пол.
– Твоя мама сказала, что тебе нужна помощь для поступления в художественную школу. – Виталий решил, что честно отработает этот урок, как повинность. – Что там у вас? Рисунок, живопись, композиция?
– Не знаю, – буркнул мальчик.
– Ты вообще хочешь рисовать? – Виталий старался говорить спокойно, хотя ситуация его начала раздражать. Все так, как он и думал. Очередной ребенок, которого близкие назначили гением, не потрудившись спросить, чего хочет он сам. И хочет ли вообще чего-то.
– Нет, меня мама заставляет. Достала, – подтвердил догадку Виталия мальчик.
– Послушай, давай поговорим честно. Твоя мама попросила с тобой позаниматься. Мне этого тоже не очень хочется, но я не могу ей отказать. Как и ты, видимо. Так что мы с тобой в одинаковом положении. Я никогда с детьми не работал… – начал Виталий.
– Я не ребенок! – крикнул мальчик.
– Да, понятно. Тогда договариваемся по-взрослому. Если тебе это не надо, мне тем более. Я просто скажу твоей маме, что у тебя нет… не знаю… способностей, таланта… И мы друг друга больше не увидим, – предложил Виталий.
– Что это? – Мальчик поднял с пола рисунок.
– А сам как думаешь?
– Локоть, – сказал мальчик.
– Точно. Это локоть.
– А еще есть? – спросил мальчик.
– Что именно? Мои картины? Наброски? – уточнил Виталий, не зная, как реагировать.
Мальчик насупился и промолчал.
Виталий достал папку. Мальчик рассматривал уши, коленки, ключицы, бедра, пальцы ног и рук, кисти, шею.
– Прикольно. Вы чё, маньяк, что ли? – спросил он с явным интересом.
– Почему маньяк? – рассмеялся Виталий.
– Расчлененку рисуете.
– Правильно говорить «пишете». Художники пишут, а не рисуют. Вот, смотри, это карандаш. А это – пастель. Вот здесь – уголь, а здесь – масло. – Виталий показывал на наброски.
– Мне уголь нравится. У вас есть? – спросил мальчик.
Он рисовал углем. Потом пастелью. Виталий пытался подсказать, но тот мотал головой, как теленок, отмахивающийся от мух, и продолжал чертить линии и круги и лишь один раз позволил Виталию вмешаться в работу. Тот показал, как пальцем можно растушевать уголь, сделать линии мягче, бледнее.
