– Неужели талант? – Виталий хотел съязвить.
– Не знаю. Но ты посмотри, как этот мальчик выписал носик чайника. Линии стола нет, тени нет, зато носик идеальный. И ручка у графина. Там детали так прописаны, что даже я удивился, – ответил Сашка, проигнорировав поддевку.
– Саш, я сейчас не хочу, не могу. Надоело. Ты же знаешь, что я с маленькими детьми не умею. Лучше с теми, кто постарше и хоть что-то соображает, кто в училище поступает, – пытался отбрыкаться от ученика Виталий.
– Старик, ты думаешь, у меня полно времени сейчас тебя уговаривать? Мне к Светочке надо в больницу. Она яблоки попросила и мандарины. Я и не собирался тебе звонить, уж поверь. У меня очередь из желающих заработать репетиторством. Но в том мальчике что-то есть, поверь. Я сейчас не уговариваю, сил нет, говорю как есть, – сказал устало Сашка. – Нет так нет, передам его другому.
– Отдай его Ларке. Она сможет, – посоветовал Виталий.
Ларка тоже была их однокурсницей. Блестящей. Удивительно точной занудой. Единственной из всех, кто получал пять с минусом за рисунок и живопись. Даже самым строгим преподавателям не к чему было придраться. Кондратьев обычно посылал к Ларке девочек. Она была сдержанной, нежной, предупредительной. Нравилась мамам и даже папам. Внимательно слушала, если родители вмешивались в процесс, успокаивала. Она восхитительно владела способностью соглашаться. На все замечания, просьбы, претензии родителей неизменно отвечала: «Да, хорошо, можно попробовать». Дети ее обожали, родители боготворили.
– Ларка сейчас не может, – признался, тяжело выдохнув, Кондратьев. – Сорвало крышу на просмотрах. Пришлось освидетельствование прямо в институте проводить. Я, конечно, подключился, замял эту историю, но всем рот не заткнешь. Сплетни все равно пошли. Один к одному все свалилось. Полоса прям какая-то.
– Я не знал. Как она? – спросил Виталий.
– Пролечилась. Пока в норме. Относительной, конечно. Но назад в институт ее никто не спешит возвращать. Сам понимаешь… На ровном месте слетела.
Кондратьев Александр Анатольевич, всегда пребывающий в добром расположении духа, способный решить любую проблему, развести беду руками, вдруг стал Сашкой. Таким, каким его знал и помнил Виталий. Грустным, влюбленным, страдающим, сохнущим по Ларке, готовым ради нее на все. Наивным до идиотизма и таким же преданным. Хорошим, обычным парнем из простой семьи, без связей и внушительной родословной. Сам, все сам.
– Ты ее видел?
– Ездил к ней. Ее не видел, она не захотела. С Диной Аркадьевной поговорил. Не представляю, как она это выдерживает столько лет. Я бы на Ларке женился только ради такой тещи. Святая женщина. Выглядит потрясающе. Голова золотая. Что б я так в ее возрасте соображал. – Сашка пытался пошутить, но шутка вышла лирической и нежной. Он любил Дину Аркадьевну и поддерживал все эти годы.
Ларка была светлым пятном на их курсе. Совершенно независтливая, мягкая, участливая, готовая первой кинуться на помощь любому. С ней дружили, кажется, все на их курсе, не завидуя успехам. При ее появлении прекращались споры, снимались взаимные претензии, разрешались конфликты. Самые горячие головы остывали. Да что говорить, Ларку обожали все – и сокурсники, и преподаватели. К ней можно было прийти домой в любое время – за поддержкой, советом по работе, которая никак не удавалась, переночевать в крошечном кабинете или просто посидеть по-домашнему. Ее мама Дина Аркадьевна накрывала стол и не отпускала, пока не накормит до отвала. Еще и с собой еду выдавала. Все знали, что в Ларкином доме им будут рады, не прогонят. Если требовалась чистая белая рубашка или галстук – тоже бежали к Дине Аркадьевне. Та умела за ночь превратить застиранную, едва ли не дырявую тряпку, из последних сил считавшую себя брюками, во вполне приличную вещь. Отстирывала, выводила невыводимые пятна, крахмалила, отглаживала идеальные стрелки. Единственный пиджак с засаленными локтями в ее руках становился чуть ли не фраком.
На третьем курсе, во время зимней сессии, Ларку вдруг подменили. Она плакала, кричала, рвала свои работы. Наговорила гадостей преподавателям на показах. Выплевывала какие-то страшные обвинения в адрес однокурсников. Позже выяснилось, что у нее шизофрения, диагностированная еще в старших классах школы. Но Дина Аркадьевна умудрялась держать состояние дочери под медикаментозным контролем. И никто бы не заподозрил болезнь, если бы Ларка не перестала пить таблетки, к которым была приговорена до конца жизни. Ей вдруг захотелось узнать, каково это – жить, чувствовать, писать без таблеток. На что она способна без них. Перестать быть милой, аккуратной и стать наконец гениальной. Написать одну картину, но шедевр. Или две, три, но настоящие. Ларка вбила себе в голову, что без таблеток покажет все, на что способна. На таблетках она писала безупречные работы. Без таблеток действительно стала выдавать шедевры, иногда затмевая даже Севу. Преподаватели в один голос говорили, что этот курс войдет в историю – уже два гения точно есть. Прочили Ларке не просто большое, а огромное будущее. Пока не случился срыв.
Ларку отправили в академический отпуск – Дина Аркадьевна была вынуждена положить дочь в Кащенко. Ларка вышла, стала почти прежней: кроткой, нежной, идеальной. Второй раз она сорвалась после смерти Севы. Снова психушка, перевод на вечернее, потом на заочное отделение. Институт окончила лишь потому, что преподаватели не хотели портить ей жизнь, жалели Дину Аркадьевну. Да и работы, которые Ларка писала и сдавала, тайком слезая с таблеток, были не просто безупречными по технике, а вне всяких сомнений, талантливыми, на грани гениальности.
Сашка всегда навещал и Ларку, и Дину Аркадьевну. На первом курсе у Ларки и Сашки случился страстный и бурный роман. На втором курсе они не могли друг без друга жить. На третьем планировали пожениться. И если бы Ларка не перестала пить таблетки, если бы не ее срыв… Они любили друг друга по-настоящему. Не первой любовью, а той самой, которая единственная и на всю жизнь.
Сашка знал, что даже после женитьбы на Светочке или любой другой девушке не перестанет любить Ларку, ездить к ней, поддерживать чем может. Будет навещать Дину Аркадьевну. Не потому, что должен или обязан, а потому, что любил и ее, их дом, стол, скатерть. Там, у них в доме, у Сашки всегда было свое место, которое никто не занимал. Стул, на который никто, кроме него, не садился. И он мог поклясться, что Дина Аркадьевна каждый вечер ставила лишнюю тарелку и приборы для него – вдруг заедет? Нет, он не изменял жене с Ларкой. С другими – да, но не с ней. Ларка стала для него близким человеком. Не другом, а его частью. Они даже не разговаривали, не требовалось. Сидели, молчали, слушали музыку. Иногда Сашка ложился на диванчик в кабинете, а Ларка устраивалась у него под мышкой. И они так засыпали, одетые, прижавшись друг к другу.
Светочка один раз попыталась спросить, что его связывает с той женщиной. Даже приревновала. Но Сашка ответил резко: это его долг, обязанность. Будет ездить всегда.
Ларка потом работала искусствоведом в музеях, реставратором, уехала в монастырь на два года изучать иконопись. Вернулась, хотя ее умоляли остаться – она и иконы писала идеальные. Опять уехала в какое-то заброшенное село, чтобы жить деревенской жизнью, вдали от суеты столицы. Вернулась через год. Стоило ей позвонить Сашке, он тут же бросал все и кидался ее увозить, привозить. Потом стал находить для нее учеников, учениц. Ларка, как и Виталий, оказалась ценнейшим кадром. Она умела общаться с девочками, находить к ним подход. Убеждать их мам, что сейчас другое время, и девочки тоже могут стать великими художниками. Искренне, как ребенок, слушала девичьи секреты, вникала, помнила, как зовут мальчика, в которого девочка влюблена. Она отдавалась репетиторству полностью. Если брала ученицу, можно было не сомневаться – на просмотрах ребенок получит четыре с плюсом точно.
