– Да, я знаю… – улыбалась Людмила Михайловна.
Именно бабушка подарила внуку на день рождения мольберт. Настоящий. Большой, удобный.
– И куда его ставить? – ахнула Лена. – Да и зачем? Вдруг Лерик бросит? Куда его девать?
– Выкинем, – пожала плечами Людмила Михайловна. – Но пока ведь не бросает?
Мольберт обосновался в прихожей. Лене пришлось поменять люстру и светильники, чтобы стало больше света.
– Бабуль, ты супер! То, что мне надо! – Лерик крутился вокруг мольберта, разглядывал и раскладывал новые кисточки.
– Посоветовалась со специалистами, – счастливо улыбалась бабушка.
Лена миллион раз собиралась спросить, не общается ли мать с бывшим зятем, ведь только он мог подсказать, какие покупать краски, бумагу, карандаши и кисти. Но так и не смогла себя заставить. Не хотела узнать правду, что да, общается. Или признать, что бабушка оказалась внимательнее к нуждам внука. Ездила, советовалась в магазине с консультантами, провела там несколько часов, устала. Потом везла этот мольберт. Как, кстати, довезла?
– На такси, – пожала плечами мать. – Там ребята погрузили, здесь таксист помог.
– Мам? Ну зачем… опять… у него есть краски. Все ящики забиты, – стонала Лена.
– Бабуль, а белую обычную гуашь купила? – Лерик разбирал очередной пакет.
– Две банки.
Лерик подходил и неуклюже, уже не по-детски, немного стеснительно, обнимал бабушку.
– У тебя же все это есть, – не понимала Лена.
– Нет, здесь не двенадцать цветов, а шестнадцать. И кисточка мне другая была нужна. Бабушка купила, – отвечал Лерик.
Лена по ночам размышляла, отчего вдруг мать поддерживает увлечение внука. Она ведь прекрасно знала, что Лена хочет для сына другого. Чего угодно, только не рисования. Даже не из-за Виталия, а может, и из-за него.
– Мам, я надеюсь, что Лерик бросит, – как-то призналась Лена.
– Я знаю. Как и то, что он не бросит. Это его путь. Разве ты не видишь, что ему больше ничего не надо? Что это настоящий интерес? – ответила мать.
– Я в детстве тоже любила танцы, – хмыкнула Лена.
– Да, но ты не была талантливой.
– Вот спасибо.
– Не за что. Но это правда. А в Лерике есть искра.
– Кто тебе это сказал?
– Никто. Я сама вижу.
– Он твой внук, ты его любишь и будешь гипертрофировать все, что бы он ни сделал. Если бы он клеил самолетики, ты бы решила, что он станет великим авиаконструктором.
– Вполне возможно. Но он не клеит самолетики. Он рисует. Кто-то же должен его поддержать. Если даже ты не хочешь. Не можешь себя заставить.
– Мам! Как? Что я должна поддерживать? А если он недостаточно талантлив? Если у него просто средние способности, как у его отца? Что-то я не помню, чтобы Виталия называли гением, – зло сказала матери Лена. – И что он счастлив в профессии? Жил затворником, получал гроши, которых ему даже на собственное пропитание не хватало, не говоря уже о том, чтобы содержать семью. Если бы не вы с папой, мы бы с Лериком жили в нищете! Ты хочешь такой же судьбы для своего внука? Единственного, между прочим.
– Да, ты правильно сказала. Единственного. И да, я хочу ему счастья – чтобы он стал тем, кем хочет. Дать то, чего не было ни у меня, ни у тебя – возможность выбора, счастье заниматься любимым делом. Пусть вырвется из нашего круга – станет другим. Совершенно другим… Ты не понимаешь, о чем я… – отмахнулась устало мать.
– Дядя Андрей предлагал устроить Лерика в кадетский корпус. Пошел бы по стопам деда. Что в этом плохого? – тихо спросила Лена.
Дядя Андрей, тот самый крестный Лерика, генерал в отставке, давно настаивал на военной карьере для своего крестника. Если Лена была не против, а только за, то мать все время находила отговорки – то у Лерика проблемы со здоровьем – подозрение на астму, – то жалко так рано отправлять мальчика в интернат.
– Андрюш, ты же знаешь, что у меня после Степы никого нет, кроме внука. Дай мне с ним понянчиться. Я же с ума сойду, пока он будет в интернате. Давай через годик? Мальчик мне жизнь продлевает. Я же ради него живу. А то за Степой уйду. Очень по нему тоскую. Только внук и держит на этом свете. А так бы давно за Степой отправилась, чтобы рядом с ним лежать да на том свете жить, как на этом жили, – говорила Людмила Михайловна.
Лене оставалось лишь удивляться тому, что дядя Андрей верил в искренность вдовы своего давнего друга. Умилялся до слез. Отвечал, что тоже без друга, как без руки или ноги… Живет будто инвалид.
– А представь как я. Каждый день со Степой разговариваю, все обсуждаю, докладываю, как он любит – только по делу, только факты. Каждую ночь он со мной. Рядом. Неужели ты думаешь, я не хочу, чтобы внук продолжил дело деда? Это моя мечта. Но давай попозже? Оставь мне еще время. Продли жизнь, – с мольбой в голосе просила Людмила Михайловна.
Дядя Андрей соглашался. Пускался в воспоминания об их юношестве, службе, дружбе. Напивался, конечно, в хлам. Лена видела, что мать специально подливает.
– Зачем ты это делаешь? – как-то спросила она мать, когда дядя Андрей выложил пачку денег на стол перед тем, как упасть на руки Людмилы Михайловны – чтобы лицом не в тарелку.
– Тебе отца мало было? – раздраженно и даже зло ответила мать. – Мне хватило, спасибо. Не хочу, чтобы мой внук вырос солдафоном и считал свой дом продолжением казармы. Не выписывал бы своей жене наряд вне очереди и не сажал бы на гауптвахту.
– Мам, помоги. – Лена пыталась переложить крестного на диван, еще при жизни отца предусмотрительно поставленный в гостиной, неподалеку от обеденного стола. Чтобы тело можно было быстро перетащить на диванчик, прикрыть заранее приготовленным пледом, открыть окно, поставить на пол бутылку с пивом и рядом – бутылку с водой. И еще банку с рассолом не забыть. Чтоб был выбор.
Мать уверенно, без всякой нежности, даже грубо, подхватила друга отца за подмышки, велев Лене взяться за ноги. Как они всегда делали с отцом. Тот тоже не умел пить в меру, в удовольствие, что ли. Всегда до отключки, до беспамятства. Мужчины все так пили. Во всяком случае, сослуживцы отца. После всех торжеств жены волокли бездыханные тела, укладывали на заднее сиденье служебной машины, молодые ребята-водители помогали дотащить до квартиры, переложить на диван.
– Разве мы жили в казарме? – Лена удивилась силе матери, которая одним движением водрузила верх тела на диван, аккурат головой на подушку. Она все никак не могла справиться с ногами, которые весили, кажется, тонну.
– Ты нет, я – да, – ответила мать. – И я была счастлива, что родила дочь, а не сына.
Она коленом резко подпихнула дядю Андрея в спину, и тот перекатился на бок.
– Все, пойдем, – сказала мать, небрежно кинув старый, еще отцовский плед на ноги крестного своего внука.
