Хемингуэй превзошел себя. Таким замызганным я его еще не видела: грязная рваная рубашка, брюки такие, что просто ужас, а на голове берет им под стать. Он громогласно рассказывал всем о прошедшем дне: послушать его, так создастся впечатление, будто Эрнест голыми руками ловил бомбы и кидал их обратно в фашистов. Я смотрела на него и поражалась: откуда у этого мужлана дар найти слова, которые заворожат любого слушателя? Ну и разумеется, он не был трезв, это было видно невооруженным взглядом.
Заметив меня, Эрнест поправил очки в круглой оправе так, будто не был уверен, я это или не я, и улыбнулся, как хлебосольный хозяин. Он, конечно, был тем еще олухом, но в него нельзя было не влюбиться.
Я подошла к Эрнесту и стянула у него с головы берет:
— Хемингуэй, где твои манеры?
— Дочурка, я знал, что ты сюда доберешься! — И с этими словами он погладил меня по голове, как будто я и правда была его маленькой смекалистой дочкой.
— Да неужели? И откуда, интересно?
Господи, как же я была рада оказаться в Мадриде!
— Знал, — повторил Эрнест, — потому что сам лично все это устроил.
Я улыбнулась, как наивная девочка, хотя мне очень хотелось взять и припечатать этот грязный берет к его физиономии. Да, возможно, Хемингуэй приложил руку к тому, чтобы я благополучно доехала из Валенсии до Мадрида, но дорогу от Сент-Луиса до Валенсии я уж точно оплатила собственными потом и кровью.
— Эрнестино, ты хочешь сказать, что устроил мой переезд в Испанию? Не смеши меня. Я сама сюда добралась из Штатов. — И тут я на глазах у всех, как хорошая дочка, поцеловала его в небритую щеку. — Несто организовал мою поездку? Ха! И какой же отрезок пути, по-твоему, понравился мне больше всего? Наверное, когда я в Нью-Йорке умоляла редактора «Кольерс» взять меня к ним хотя бы курьером? Или когда валялась в ногах у парижских чиновников, чтобы они позволили мне въехать в Испанию? И да, это было еще до того, как я тащила свою замерзшую задницу через границу и все думала, как бы меня не пристрелили. По сравнению с таким переходом пара суток в неотапливаемом эшелоне — просто роскошь. Как подумаю, что могла доехать ночным поездом до Тулузы, как наш Эрнесто, а потом самолетом долететь прямо сюда, так чувствую себя круглой дурой.
Все присутствующие дружно рассмеялись, за исключением проституток, которые то ли не понимали по-английски, то ли просто были не большого ума, а скорее всего, и то и другое. Ну подумайте сами, какие еще женщины станут продавать себя в прифронтовой зоне?
— Если кто не знает: это Марти Геллхорн, — представил меня Хемингуэй компании за столом. — Ох и язва! Хотя с кем сейчас легко? Да ни с кем. Но зато ноги у нее лучше всех!
Эрнест попросил американского летчика потесниться, и я села на освободившееся рядом с ним место.
Он пододвинул мне стакан с виски и жестом подозвал официанта, попросив еще одну порцию спиртного для себя и что-нибудь поесть для меня, а потом обратился к Франклину:
— Сидни, а почему бы тебе не рассказать Студж о том, как ты добирался в Испанию?
— Ты имеешь в виду, как на площади в Тулузе я без документов подкатил к солдатам и убедил их, что должен поехать именно в том автобусе? — Сидни повернулся ко мне, и я увидела, каким напряженным может быть это милое лицо; наверное, так он выглядел на арене во время корриды. — Или как мы шли на свет фонарика через поле, где нас в любую секунду могли пристрелить пограничники?
— Нет, — покачал головой Эрнест, — не про это. Лучше расскажи, как ты переходил реку вброд.
— А-а, это и правда смешно. — Франклин снова посмотрел на меня. — Метров двадцать пять в ширину была та речка, не меньше. На дворе зима, а глубина по подбородок, местами и поглубже. Поплыл бы, да фиг поплывешь, когда над башкой узел со шмотками держать надо.
Сидни достал носовой платок и снова высморкался: все еще не мог поправиться после рискованного перехода границы, который совершил только ради того, чтобы стать мальчиком на побегушках у Хемингуэя.
Эрнест с довольным видом, словно это он лично организовал путешествие Сидни, обратился ко всем собравшимся за столом:
— Пока война не закончилась, всегда есть шанс, что тебя убьют. Но какой смысл понапрасну волноваться? Мы живы, а значит, мы должны писать.
Я пригубила какое-то крепкое пойло. Конечно, лучше бы это был свежевыжатый апельсиновый сок, но зато сейчас я могла поговорить о писательстве или послушать разговоры на эту тему, пока официанты подавали вино и виски и приторговывали контрабандными сигаретами по пятнадцать песет за пачку.
— Жить куда сложнее, чем умирать, и будь я проклят, если писать проще, чем жить! — провозгласил Хемингуэй, осушив половину стакана только что поданного виски.
Да, он был пьян. Как и все присутствующие за столом, которые пили ничуть не меньше Эрнеста и звали его Папой. Разговор крутился вокруг Гвадалахары, города в шестидесяти километрах к северо-востоку от Мадрида, где республиканцы удерживали позиции, отбивая атаки итальянских танков. И все это время шлюхи поглаживали плечи и щеки военных корреспондентов. При Эрнесте проститутки не было, и я, помнится, еще подумала, что можно написать об этом Полин, но потом решила, что, пожалуй, не стоит. У входа в тот ресторан я и вообразить не могла, что застану журналистов, ужинающих в компании женщин легкого поведения, и совсем не обрадовалась, оказавшись в их обществе; так что нетрудно догадаться, как отреагировала бы жена Эрнеста, представив себе эту картину.
Официант принес мне кусок рыбы с душком, то есть она была по-настоящему вонючей, а не в том смысле, в котором это выражение частенько употребляют, говоря о многих вещах или понятиях. В качестве гарнира у них там была какая-то малоаппетитная кашица, вроде бы из нута. Я, конечно, хотела есть, но не настолько. Да и вообще, мой голод был иного рода: я жадно хотела посмотреть, что же происходит в Мадриде, но подозревала, что до самого утра не увижу ничего интересного. Скверная выпивка, такая же еда, проститутки и Хемингуэй, но какой-то не реальный, а больше похожий на миф о нем, — вот что меня окружало. Я терпела, сколько могла, но потом все-таки не выдержала, извинилась и достала из рюкзака несколько монет.
Эрнест властно отвел мою руку:
— Убери деньги, Дочурка.
Я посмотрела на него и невольно задалась вопросом: может быть, Хемингуэй-человек и Хемингуэй-миф были не так уж и далеки друг от друга, как мне представлялось в Ки-Уэсте, а на самом деле составляли единое целое?
— Спасибо, Эрнестино.
Я надела рюкзак, поцеловала его в лоб и вышла из ресторана.
Вернувшись в отель, я поднялась в номер, достала из кармана пальто заветное мыло и включила воду.
Отель «Флорида». Мадрид, Испания
Март 1937 года
Я снова помылась холодной водой. Горячая тут шла не чаще, чем работал лифт, но отель «Флорида» был единственной гостиницей в Мадриде, где хоть иногда давали горячую воду. Причесалась. Прибралась, чтобы номер выглядел прилично — никаких сохнущих на дверной ручке трусов, хотя, признаюсь, чистая одежда мне бы очень даже не помешала.
