Патрик, Гиги и я с помощью сотрудников посольства организовали вечеринку в честь возвращения «Пилар» и дня рождения Эрнеста: ему исполнилось сорок четыре. Сначала мы все отправились пострелять в клуб «Эль Серро». Мишени были самые невероятные: голуби, куропатки, мертвые морские свинки, устрицы и один королевский краб. Краба мы приберегли для последнего выстрела именинника. Потом вернулись в «Финку», зажарили на вертеле кабана и хорошенько выпили, но надираться при этом не стали, просто вели себя, как счастливые люди.
Однако без патрулирования Эрнест, который уже больше года ничего не писал, быстро стал раздражительным. И я, с законченной книгой на руках, мечтая о войне, на которую, несмотря на все попытки «Кольерс» выбить для меня аккредитацию, никак не могла поехать, стала раздражительной вслед за ним. Мы честно старались быть лучше, но все наши усилия частенько заканчивались ссорами из-за денег, или из-за беспорядка в доме, или из-за кошек, или из-за бахвальства Эрнеста и его вечных пьянок.
Как-то вечером мы с Хемингуэем отправились поужинать в Гавану. Эрнест перед этим уже принял на грудь, причем столько, что даже Гиги мне об этом сказал. Он научился разбираться в таких вещах, потому что отец — непонятно, с какого перепугу, — стал разрешать мальчикам пить вместе с нами. В тот вечер я предложила, чтобы нас отвез шофер, ссылаясь на то, что тогда мы сможем хорошенько расслабиться и вернемся домой безо всяких вмятин на машине.
— Ради бога, не сгущай краски, я никогда не пью столько, чтобы быть не в состоянии сесть за руль, — заявил Эрнест.
— А может, лучше поужинать дома? Это обойдется намного дешевле.
Муж постоянно упрекал меня в том, что я слишком много трачу.
— Ты совсем не умеешь обращаться с деньгами, — сказал он. — Экономишь каждый пенни, а потом вбухиваешь целое состояние в лакировку пола.
— В замену паркета, Клоп. Это было необходимо. Три корня вылезли из-под пола прямо в центре гостиной.
Разумеется, можно было возразить, что, пока я писала для «Кольерс», чтобы заработать на достойное существование, он со своей охотой на субмарины и дорогущим двигателем для «Пилар» проделал огромную дыру в нашем семейном бюджете. Но я махнула на это рукой. Какой смысл пытаться что-то доказать мужчине, который уверен, что его морские прогулки, каких бы денег они ни стоили, спасли весь свободный мир?
В ресторане Эрнест пил один бокал за другим, так что я даже незаметно просигналила официанту, чтобы он перестал ему подливать. Служащий правильно истолковал мой жест.
Однако бокал Хемингуэя оставался пустым всего полторы минуты, после чего он встал и громко, на весь зал, спросил:
— Где официант? Здесь что, не обслуживают?
У бедного парня не осталось выбора, и он снова подошел к нашему столику.
Когда мы вышли из ресторана на теплый воздух, я тихо сказала:
— Бонджи, ты позволишь мне сесть за руль?
— Нет! Я сам поведу.
Слуга отбежал, чтобы подогнать наш «линкольн». Прохожие на улице оборачивались в нашу сторону. Они всегда оборачивались, потому что Клоп был Эрнестом Хемингуэем, теперь об этом знали даже на Кубе. Я старалась на людях называть его не Эрнестом или Хэмом, а Бонджи, но, несмотря на все мои старания, похоже, больше не осталось мест, где на нас не смотрели бы как на пару «мистер Хемингуэй и его жена».
— Бонджи, пожалуйста, не упрямься, — шепотом увещевала я мужа.
— Думаешь, я не смогу вести машину?
— Мы прекрасно провели время, правда, Бонджи? — ласково, насколько могла, спросила я, хотя внутри у меня уже все кипело. — А теперь нам пора домой. Я не против немного порулить, да и выпила я не так много, как ты.
— Намекаешь, что я не умею контролировать себя, когда выпью?
Люди, которые все это время наблюдали за нами, отвернулись, им стало неловко, поскольку они оказались свидетелями семейной ссоры.
— Ну что ты, конечно нет. Ты все прекрасно умеешь. Просто я думаю, что сейчас тебе лучше позволить сесть за руль мне.
— Черта с два! Я сам поведу свою гребаную машину.
— Ладно, — согласилась я, — хорошо.
Слуга подогнал автомобиль, а Эрнест стоял и тупо смотрел на него: он был слишком пьян, чтобы понять, что это его машина, или вообще забыл, что для того, чтобы куда-то поехать, надо для начала в нее сесть. Слуга открыл дверь и вопросительно посмотрел на меня.
Я устроилась на водительском месте и сказала:
— Садись, Бонджи. Давай поедем домой и уложим тебя спать.
— Вылезай из моей гребаной машины! — заорал Эрнест. — А ну вылезай, стерва!
Окружающие снова повернулись в нашу сторону, только теперь они не смотрели на нас, как это частенько бывало, разинув от восхищения рты. В тот момент на их лицах явно читались ужас и осуждение.
Кто-то спросил:
– ¿Necesita ayuda?
— Садись, Скруби, я отвезу тебя домой, — тихо произнесла я.
Прозвище Скруби содержало намек на секс, это обычно успокаивало Эрнеста, когда он начинал расходиться.
Но сейчас он ничего не ответил, а зеваки продолжали за нами наблюдать.
Тогда я просительно сказала:
— Милый…
Эрнест сузил глаза так, как всегда это делал, когда счастливый хмель начинал вытеснять мрак пьянки. Я видела, что приближается катастрофа, но не отвела взгляда. Не знаю почему, просто мне показалось важным продолжать смотреть на него. Я тогда еще подумала, что надо просто не отступать и тогда до Хемингуэя дойдет, какой свиньей он будет, если все-таки сделает это. Причем не наедине, а при свидетелях, чего прежде никогда себе не позволял. Теперь, напиваясь, он мог быть жестоким, но только не на людях. На людях, когда окружающие могли его осудить, он всегда был само очарование.
— Ты пьян, Клоп, — негромко констатировала я, продолжая смотреть ему в глаза.
Я была уверена в том, что, если не отступлю и не сломаюсь, Хемингуэй поймет, каким это будет для меня унижением, если он ударит меня при всех, и каким унижением это станет и для него тоже. И тогда он этого не сделает, а, наоборот, впредь будет любить меня еще сильнее и будет еще больше заботиться обо мне, о нас.
— Садись, — тихо повторила я. — Позволь мне отвезти тебя домой.
И тут Эрнест замахнулся на меня.
Я не отвела взгляда. Могла бы отвести. Наверное, должна была так поступить. Возможно, мне даже следовало бы откинуться назад, переползти на пассажирское сиденье и пустить его за руль. Но у меня было такое чувство, что если я это сделаю, то лишусь последней частички себя настоящей. В любом случае все произошло слишком быстро. Он дал мне пощечину. Изо всей силы, так, что лицо обожгло.
Я повернула ключ зажигания и, продолжая смотреть Хемингуэю в глаза, включила передачу. Я ничего ему не сказала, просто смотрела. Потом отпустила педаль тормоза, плавно нажала на газ и медленно, но уверенно въехала на его драгоценном «линкольне» прямо в дерево.
