Следующее письмо он закончил словами: «Всего хорошего, Бонджи», и это было похоже на точку в наших отношениях.
Я читала это письмо, прислонившись спиной к высокому валуну, а где-то впереди стреляли из пулемета: «ронг-караронг-ронг-ронг». Я соскользнула на землю, села и еще раз перечитала все от начала и до конца, пытаясь найти какие-то другие слова, хоть какой-то намек на то, что Эрнест просто хочет меня спровоцировать, поскольку нарушил свое обещание и теперь пытается перевести стрелки на жену.
Сложив листок в очень маленький квадратик, я засунула его в задний карман брюк. Я старалась не думать о том, что, возможно, это последнее письмо от Эрнеста, прикидывала, сколько времени займет обратная дорога на Кубу, и понимала: надо срочно что-то предпринять. А вдруг в моей кровати уже спит другая женщина? Нет, что за ерунда, одернула я себя, конечно же, это попросту невозможно. Хотя… Когда-то, еще до знакомства со мной, у Хемингуэя был роман с женщиной, о которой мне рассказывал Швед, с той самой, что любила быструю езду и эти глупые игры вроде «Кто первым струсит». И она, между прочим, была с Кубы, жена какого-то состоятельного американца, который жил на острове. Не исключено, кстати, что она и до сих пор там живет. А может, и нет. Возможно, у Эрнеста появилась другая. Да мало ли там вообще соблазнительных красоток?
Все, решила я, возвращаюсь на Кубу прямо сейчас.
Но потом поняла, что это бессмысленно. Да, я любила Эрнеста, а он любил меня. Но я не могла жить его жизнью. Вернее, не могла жить только его жизнью, не оставив пространства для своей собственной. Однако Хемингуэй ни за что бы не пошел на компромисс. Он никогда бы не стал жить моей жизнью и даже мне бы этого не позволил. Не захотел бы или не смог? Какая разница, результат один.
Спустя несколько дней в «Кольерс» появилась посвященная мне колонка: Клоп характеризовал меня как журналистку, которая отправилась на место действия за своей историей, напишет ее и вернется домой. И что-то в его словах заставило меня подумать о том, что еще не все кончено, надо попробовать оторвать его от Кубы и привезти в Европу, туда, где мы были по-настоящему счастливы, причем дольше чем две недели подряд. «Финка Вихия», Сан-Франсиско-де-Паула, Куба
Март 1944 года
Когда я вернулась на Кубу, Эрнеста было просто не узнать. Мужчина, который был зациклен на том, чтобы весить не больше девяноста килограммов, ради чего каждое утро взвешивался и фиксировал цифры на стене в ванной, теперь тянул как минимум на центнер, и вдобавок у него поседела борода. Я сказала мужу, что он замечательно выглядит, но на самом деле лишний вес и борода делали его похожим на старика. Моя прекрасная «Финка» тоже пришла в запустение: повсюду бродили и валялись какие-то подозрительные личности, которые, похоже, вообще никогда не мылись.
Эрнест был очень внимательным и милым, он восхищался мной на людях, рассказывал всем и каждому, что я — его героическая Марти, которая совсем недавно вернулась с войны, где работала военным корреспондентом, и что я не только невероятно красива, но и потрясающе умна. Но в то же время он мог разбудить меня посреди ночи и вести себя, словно обезумевший в клетке зверь. В такие моменты он обвинял меня во всем подряд, хотя на самом деле сходил с ума из-за того, что не обнаружил последние три немецкие субмарины, просто не мог сказать об этом вслух. Он угрохал уйму денег на «Пилар», даже те, что выручил за экранизацию «Колокола», и был вынужден попросить у Макса Перкинса авансом две тысячи долларов в счет авторских гонораров, которые должен был получить, как только выйдут дешевые издания его книг.
— Чертово правительство думает, что я должен оплачивать эту проклятую войну! — ворчал Эрнест. — У меня налоги скоро превысят доходы.
— Клоп, не прибедняйся, — сказала я, — уверена, не так уж все и плохо.
— Да что ты об этом знаешь? Пять сотен в месяц улетают Полин, у которой папаша владеет одной половиной Америки, а дядя — второй. Я оплачиваю обучение мальчиков. А уж сколько денег уходит на это поместье, где ты даже не соизволишь жить.
— Но ведь «Финка Вихия» — твоя собственность, так что за аренду платить не нужно.
— Ты забываешь про жалованье шоферу, повару и горничной.
— Но я ведь тоже вкладываю деньги в содержание усадьбы. И кстати, я не просила нанимать шофера и повара.
— А я не скупаю всю мебель на острове и не выкладываю кругленькую сумму за покраску стен в дурацкий розовый цвет.
«А твоя охота на субмарины, естественно, ничего не стоила, как и целый год жестокого похмелья», — подумала я.
Но мне не хотелось затевать очередную, вытягивающую все жилы ссору. У меня не было сил после поездки в Европу, я несколько месяцев жила на адреналине, и теперь он вдруг закончился. Да и потом, было бы несправедливо принижать заслуги Эрнеста: недаром же он получил очень теплое письмо от посла, который благодарил его за выполнение чрезвычайно секретных и рискованных заданий. Меня тронуло, что Хемингуэй проявил несвойственную ему скромность, попросив редактора «Кольерс» никому об этом не рассказывать. Казалось, он должен быть счастлив: «По ком звонит колокол» пользовался огромной популярностью, уже раскупили три четверти миллиона экземпляров его книги, лучше продавались только «Унесенные ветром». Но все это поднимало ему настроение только на минуту, а потом он снова превращался в настоящего скота: будил меня среди ночи, грязно ругался и обвинял во всех мыслимых и немыслимых грехах.
А тут еще Бамби, его родной сын, взял и сказал, что теперь в нашей семье писатель — это я. Разумеется, мальчик просто хотел сделать мне приятное, но легче от этого не стало.
До меня дошли слухи о том, какие мерзкие истории Эрнест рассказывал обо мне, когда напивался в баре со своими приятелями, а те разносили их по всей Гаване. И вдобавок он отправил Мэти оскорбительное письмо: мол, сперва он думал, что я страдаю паранойей, но потом решил, что я просто-напросто обыкновенная испорченная эгоистка.
— С какой целью ты написал подобное моей матери? — спросила я.
— Что, Мэти уже нажаловалась? А по-твоему, это слишком — хотеть, чтобы твоя жена была с тобой в постели, а не болталась не пойми где в поисках приключений по несколько тысяч гребаных баксов за штуку?
Это было чересчур, он меня же попрекал деньгами, которые я зарабатывала и на которые мы вместе жили.
Но я не стала возмущаться, а вместо этого сказала:
— Клоп, неужели ты думал, что после этого Мэти не позвонит мне, опасаясь, что ты уже закопал ее любимую дочурку под насосом у бассейна?
— Я надеялся, что Мэти вправит своей доченьке мозги! Пора уже перестать вести себя как конченая эгоистка и вспомнить наконец о долге жены!
Конченая эгоистка. Эрнест знал, как ранят меня эти слова, но все равно произнес их вслух.
— Но это все уже не важно, — заявил он. — Я еду в Европу.
— Клоп… — Мне на секунду показалось, что еще не все потеряно, что какая-то частичка нашей любви выжила.
