— Я подписал контракт с «Кольерс» на материал о британских ВВС.
— С «Кольерс»? — переспросила я. — Но, Клоп, — мне стало страшно, — «Кольерс» могут заключить контракт только с одним военным корреспондентом.
— Ты же знаешь, что женщин-репортеров принципиально не хотят посылать в Европу.
— Да, знаю, но это не помешало мне добраться до Италии. Клоп, как же так?
— Между прочим, ты сама предложила мне написать серию репортажей для «Кольерс», вот я и согласился. Это была твоя инициатива, Марти. Разве не так?
— Так, но…
Но это было, когда я еще находилась в Европе и не могла вернуться на Кубу. Я должна была остаться и как-то решить проблему, как делала это в Испании, Чехословакии и Китае. Да, это было раньше, когда я думала, что еще можно что-то спасти, я тогда даже была готова уступить Эрнесту свою журналистскую работу, только бы он приехал ко мне.
— Это ты свела меня с Роальдом Далем, — продолжал Хемингуэй.
— Ты имеешь в виду помощника военного атташе из посольства Великобритании?
— Именно. Я все устроил через него, как ты и посоветовала. И, как я уже говорил, материал будет о пилотах британских ВВС — опять же как ты и предлагала, Марти.
— О ночных рейдах в Германию.
— Ты сама подсунула мне эту чертову тему! Я не хотел никуда уезжать, я хотел остаться здесь. Но нет, ты должна любой ценой настоять на своем. Что ж, теперь можешь быть довольна: я все делаю по-твоему, отправляюсь в Лондон.
— Но ты мог бы предложить этот материал кому угодно. Заключить контракт с Североамериканским газетным альянсом, например. Ты можешь без труда получить любую работу, какую только захочешь.
— Ты же сама предложила, чтобы я написал серию репортажей для «Кольерс». А я, между прочим, уже почти семь лет не занимался журналистикой.
Он твердил одно и то же: говорил, что не может отказаться от задания, на которое уже согласился, что это была моя инициатива и я не могу этого отрицать. А сам он, видит Бог, совершенно не стремился получить эту работу.
— В общем, двадцать третьего апреля я вылетаю в Нью-Йорк, — сказал Эрнест. — Билеты уже куплены.
— Двадцать третьего апреля? — повторила я.
— Ты ведь не успокоишься, пока меня не убьют на войне. Радуйся, я улетаю на войну и делаю это ради тебя. Отец троих детей бросает их на произвол судьбы просто потому, что его жена окончательно спятила. Но ты же не оставишь меня в покое, пока я этого не сделаю, так что я купил нам билеты до Нью-Йорка, а оттуда себе до Лондона, чтобы там погибнуть.
Купил нам билеты. Значит, мы полетим вместе. Эрнест просто хотел прояснить ситуацию, а теперь прояснил, и все в порядке. Я ведь именно об этом его и просила. Мы вместе летим на войну и там снова будем счастливы вместе.
Конечно, надо было придумать, как я попаду из Нью-Йорка в Лондон. Вернувшись в Европу, я все еще могла работать на «Кольерс», пусть и не в качестве военного корреспондента. Но Эрнеста, естественно, не волновало, как я доберусь до столицы Великобритании. Он нашел себе место в гидросамолете, который летел в Шаннон, а оттуда в Лондон. Перелет был организован военными, и Эрнест заверил меня в том, что женщину они на борт ни в коем случае не возьмут.
Заселившись в отель в Нью-Йорке, мы первым делом внесли мое имя в список пассажиров, желающих в ближайшее время вылететь в Лондон. Билет заказали на фамилию Хемингуэй, а не на Геллхорн, решив, что это может сыграть свою роль. Но рейсов было мало, а меня отодвигали все дальше вниз по списку, уступая место тому, у кого имелись более веские причины оказаться на борту, чем у жены мистера Хемингуэя. Да и куда торопиться? Было ясно как день: женщин не допустят освещать высадку англо-американских войск во Франции, когда бы это грандиозное событие ни случилось. Говорили, что даже знаменитой журналистке Хелен Киркпатрик и той отказали.
Я поехала на неделю в Вашингтон, в Белый дом, якобы для того, чтобы попросить Рузвельта замолвить за меня словечко. Эрнест был очень занят, и я сказала, что он, конечно, должен остаться в Нью-Йорке. На самом деле мне бы даже в голову не пришло беспокоить президента по такому незначительному вопросу. Просто мне хотелось снять напряжение от постоянной необходимости ходить со счастливым лицом. Но Клоп все еще любил меня, и я это знала. И я тоже любила его, и, возможно, мы не ошибались друг в друге. Возможно, просто у нас выдался непростой период. Эрнест испытывал стресс из-за того, что его жена долгое время находилась в Лондоне, где каждый день гибнут под бомбами люди, а я была в панике, что могу пропустить начало новой фазы войны — освобождение Франции.
Я вернулась в Нью-Йорк в конце апреля, написала миссис Рузвельт о том, что хорошо отдохнула и уик-энд пошел мне на пользу. Заверила ее, что если даже и не попаду во Францию вовремя, то ничего страшного: Эрнест мне обо всем потом расскажет. Хотя на самом деле единственное, что заставляло меня по утрам поднимать свою жалкую задницу с постели, — это как раз желание добраться до Европы и собственными глазами увидеть историческое событие. Но никто не стал бы помогать женщине получить работу ее супруга. Даже в глазах первой леди я увидела немой укор. А если уж она так думала, то и другие подавно, особенно после того, как Клоп рассказывал всем и каждому в пределах досягаемости о том, что я была такой хорошей женой, что сама — и это было близко к правде — позаботилась о том, чтобы он поехал в Лондон вместо меня.
Я разработала запасной план. Подумала, что все может быть как в Испании, когда Эрнест отправился вперед, а я приехала позже и он успел все для меня устроить. С помощью Аллена Гровера я договорилась о том, что меня возьмут на борт норвежского сухогруза, который перевозил динамит. Переход занимал двадцать два дня, и сухогруз уходил за несколько дней до вылета гидроплана Эрнеста, но в Лондон должен был прибыть на две недели позже его. Клоп пошел меня провожать. Экипаж судна состоял из сорока пяти норвежцев, только двое из которых могли с грехом пополам произнести короткое предложение по-английски. Я же перед отплытием записала в блокнот всего несколько норвежских слов и выражений: «vennligst» («пожалуйста»), «takk skal du ha» («спасибо» — это было чертовски сложно выговорить, но я хотела быть вежливой) и «Kan jeg få en?» («Выпьем?»). Эрнест заметил, что последнее звучит неплохо и легко запоминается.
— Счастливого пути, миссис Бонджи-Свин-Хитрюга-Хемингхорн, — сказал Эрнест.
В последнее время среди моих прозвищ то и дело проскальзывала Хитрюга, хотя я никого не перехитрила и не обманула: Эрнест занял мое место в «Кольерс». Просто у нас была такая игра, мы давали друг другу прозвища, но не всерьез: мистер Безобразно-Толстый-Свин, миссис Представительница-Справедливости-и-Мира и прочее. Эрнест был хорош на войне. Он был хорош в Испании. Он был в сто раз лучше меня в Китае. И он летел в Европу, потому что я сама хотела, чтобы он туда отправился.
— И тебе счастливого пути, мистер Бонджи-Свин-Ловец-Субмарин-Геллингвэй, — ответила я, и мы поцеловались на прощание. — Встретимся у Биг-Бена.
