На транспорте с динамитом: переход через Атлантику
Май 1944 года
Мы шли с конвоем, который охранял нас от германских субмарин. Туман оказался таким густым, что старый сухогруз был вынужден днем и ночью включать сирену, предупреждая о своем приближении всех, кто бродил вокруг: «Эй, не наскочи случайно на нас! Ты хоть знаешь, что тогда мы в два счета взлетим на воздух?»
Как вы понимаете, поскольку сухогруз перевозил динамит, курить на палубе и в любых других местах категорически запрещалось. Правда, капитан был так любезен, что сделал для меня маленькое исключение: разрешил курить в каюте, но только над тазом с водой. Я настолько низко склонялась над этой необычной пепельницей, что практически не получала от процесса удовольствия, однако все равно выкуривала по две пачки в день.
Вы, наверное, не можете себе это представить, но на сухогрузе не было спасательных жилетов. Кормили там какой-то бурдой, а алкоголь выдавали просто в микроскопических дозах.
Первую неделю туман практически не рассеивался, разве только иногда, чтобы показать, насколько бесполезен конвой в обстановке, когда никто никого не видит. Было чертовски холодно, но я, отоспавшись, заставляла себя часами гулять по палубе и развлекалась тем, что сочиняла разные истории и делала коротенькие записи в дневнике. И еще читала. Наконец-то прочитала роман «Любовник леди Чаттерлей», о котором слышала еще в Сент-Луисе. Каждый день проводила немного времени с капитаном: предложения складывались с трудом, но мы всегда были рады пообщаться друг с другом. Может показаться, что я страдала от одиночества, но на самом деле это было не так. Я отсыпалась, набиралась сил, много размышляла и читала. И бездельничала. Оказалось, что в этом я нуждалась больше всего.
В конце той первой недели (я говорю «неделя», хотя в действительности это могли быть не семь дней, а шесть, восемь или даже десять — не важно) туман рассеялся и показались невероятно живописные айсберги: нет, это были вовсе не аккуратные ледяные пики над серой водой, но уродливые крылья огромных птиц, парящие арки и гигантские хвосты китов, а один даже немного напоминал доброго друга Эрнеста, мистера Скруби, в спокойном состоянии. Ярко светило солнце. Я наблюдала, как корабли конвоя приводят построение в порядок, и думала о том, хватит ли нам с Эрнестом солнечного света, чтобы тоже восстановить порядок в нашей жизни. Мне было стыдно, и я чувствовала себя виноватой, потому что не переставая думала об этом — и когда гуляла по палубе, и когда сидела в каюте, и когда смотрела на море, — однако не видела выхода. Да, для всех Хемингуэй был уникальным человеком, мудрым и талантливым, прославленным писателем, но со мной-то он был другим.
Он плохо ко мне относился или просто был несправедлив. Либо вообще никогда не любил или же любил лишь в самом начале. И это я изменилась, а не он. Я не хотела разбивать ему сердце, и свое сердце я тоже разбивать не хотела, но больше не могла думать о нем без ужаса. Мне следовало собрать все, что от меня осталось, и склеить снова любым клеем, какой только смогу отыскать. Особенно надо было постараться заполнить холодные мертвые пустоты. И не размокать, пока я не стану цельной и твердой. Да и потом тоже размокать не стоило. Ливерпуль, Англия
Май 1944 года
В день прибытия в Англию я встала в четыре утра, и это притом, что накануне долго писала и спать легла поздно. После созерцания айсбергов мой мозг наводнили истории. Пережитые эмоции, размышления о любви и потерях хлынули наружу через единственный выход, который я им предоставила. А какой смысл заливаться слезами над тем, что уже сделано? Истории всегда именно так ко мне и приходили: не во время событий, а уже потом, когда я их отпускала. В то утро я стояла в темноте на палубе и наблюдала за тем, как впереди появляется земля. Я чувствовала себя удивительно свободной, почти счастливой и уверенной в собственных силах. Оставалось только сойти на берег в Ливерпуле и сесть на поезд до Лондона.
Эрнест был в Лондоне уже две недели, достаточно, чтобы заселиться в «Дорчестер», причем, насколько я знала, в тот самый номер, который освободился после меня. Однако он умудрился оказаться в больнице Святого Георгия, правда, не для того, чтобы написать репортаж о раненых, а в качестве пациента. Я узнала об этом от журналистов в доках Ливерпуля. Слава богу, они хоть не встретили меня новостью о смерти мужа.
Когда я приехала в Лондон, новость о небольшой эскападе Хемингуэя уже облетела весь город. Эрнест был на вечеринке у Роберта Капы в Белгравии, а на обратном пути его подвез один из гостей, который тоже был пьян и, возможно, даже еще сильнее, чем он сам. Они поехали по городу в три часа ночи, в затемнение, и в результате на Лоундс-сквер врезались в резервуар с водой для тушения пожаров.
Своего мужа я увидела сидящим на кровати в больничной палате, с тюрбаном из бинтов на голове, в окружении приятелей-собутыльников, которые сами пили шампанское и виски и наливали его Эрнесту. Там были: Роберт Капа, которого я обожала, несмотря на то что это он был хозяином на той роковой вечеринке, Ирвин Шоу с Биллом Уолтоном и жена Ноэля Монкса, та самая американская журналистка, имевшая привычку носить свитера на голое тело. Я наблюдала за происходящим из коридора и удивлялась: почему ни у кого из них — ни у приятелей, ни у медсестер, которые постоянно сновали туда-сюда, заходили в палату и быстро выходили из нее, — не хватило ума посоветовать этому дураку с пятьюдесятью семью швами на голове и с разбитыми коленками повременить с выпивкой хотя бы пару дней? Хотя никто не мог советовать Эрнесту Хемингуэю, как ему жить. Он бы попросту этого не потерпел.
— И вот сижу я в самолете, мы ждем, когда появится последний пассажир, — рассказывал Эрнест собравшимся вокруг него апостолам. — А это, представьте, оказалась одна актриса… Забыл, как там ее зовут, я бы вспомнил, но эти бинты высасывают память. А может, она вытекла вместе с кровью. Господь всемогущий, кто бы мог подумать, что от одного удара о ветровое стекло из головы вытечет столько крови? — Он рассмеялся, и все рассмеялись вместе с ним. — Так вот, эта актрисуля, которая, видимо, плевать хотела на расписание и думает, что весь мир должен вертеться вокруг нее…
— Где-то мне уже встречались такие женщины, — вставил кто-то, и все снова расхохотались, даже эта пройдоха Мэри Уэлш.
— А разве другие бывают? — вопросом на вопрос ответил Эрнест, что вызвало очередной приступ веселья. — По-моему, так они все такие. Конечно же, кроме тебя, маленький друг, — добавил он, обращаясь к Мэри.
Шоу и Уолтон перевели взгляды с Эрнеста на Уэлш. И я тоже. Маленький Друг или просто маленький друг? Впрочем, Эрнест всегда придумывал прозвища окружающим.
— И вот наконец эта красавица поднимается по трапу в самолет, а в руках у нее коробка, и несет она ее так бережно, как будто там хрустальные бокалы, до краев наполненные шампанским «Дом Периньон». Как оказалось, эта дамочка… как же ее звали?.. Так вот, выяснилось, что она взяла с собой сваренные вкрутую яйца для бедных голодающих британцев, а чтобы яйца не испортились за два дня путешествия, она их заморозила. Каково, а? Яйца на чертовом самолете летят через Атлантику? В первой же воздушной яме…
