Мне так и не удалось понять, по каким законам это работает. Бывает так, что в одном коллективе режиссера «съели», но когда «съеденный» приходит в другой коллектив, то прекрасно со всеми находит творческий язык. И случается такое даже с именитыми. Так, например, Анатолия Эфроса, уникального режиссера, покорившего сердца и актеров, и зрителей, и критики «съели» в любимовской Таганке. Могу сказать, впрочем, что причины для «съедения» чаще всего существуют, и они далеко не всегда «личного характера», но и объяснить их словами тоже невозможно. Однако уж если актеры почуяли интересную личность, подходящую их коллективу, то безграничная любовь к этому человеку обеспечена.
Важнейшая часть актерской работы – так называемый «разбор» пьесы с режиссером. Происходит это очень по-разному, и вот один из примеров, дающий представление о процессе. Летом 2019 года Чеховский фестиваль пригласил в Москву любимца московской публики, режиссера Робера Лепажа со спектаклем «Семь притоков реки Ота». В общей сложности спектакль, с двумя антрактами по 20 минут и одним в 40, идет девять часов. Но смотрится он на одном дыхании – во всяком случае, так было для меня. Декорации меняются мало, так что антракты устраиваются не для перестановок, а чтобы зрители могли размяться, а актеры отдохнуть. Кажется, спектакль показывали два дня подряд, а это – очень большая нагрузка на актеров. В основе спектакля размышления о том, как странно и причудливо порой переплетаются людские судьбы, которые, казалось бы, переплестись никоим образом не должны.
После показов в свободный день устроили пресс-конференцию с Лепажем. Я на нее не попала, смотрела в интернете, и она меня чрезвычайно увлекла: и широтой взглядов режиссера, и способом его взаимодействия с актерами, и особенно работой с материалом, из которого рождаются спектакли. Лепаж попытался рассказать о своем методе работы. Во-первых, он предпочитает не брать в разработку готовую пьесу, а родить ее. Свою идею-зародыш он вначале старается вообразить, именно вообразить, потом с группой единомышленников довообразить вместе пока еще неясные очертания идеи, а после, опять же сообща, эту воображенную идею развить и придумать сюжетные ходы, повороты и реплики персонажей. Если Лепажу приходится иметь дело с готовой пьесой, а не им самим придуманной, он тоже работает тщательно и долго. Точно так же, с группой участников, которых Лепаж выбрал на роли, они вначале разбирают пьесу, как он сказал, «до винтиков», а потом собирают ее обратно, наполнив своим смыслом, добытым упорным внедрением в материал. Лепаж стремится постичь смыслы по формуле Пастернака: дойти
«До самой сути. В работе, в поисках пути, в сердечной смуте.
До сущности протекших дней, до их причины,
до оснований, до корней, до сердцевины…»
Мне это понятно и близко. И такой разбор, и такой метод работы с актерами. И людям, сидящим в зале, легко воспринимать текст, ставший для актеров своим, личным, и служит он единственной цели – выявить суть, которая часто рождается в муках!
А почему в муках? Разве творчество не может быть воздушным и легким – причем сразу? По воспоминаниям современников, гений Моцарт творил именно так… Но на то он и гений.
А по моему опыту, творчество часто сопряжено с длительным, мучительно радостным трудом.
Иногда спектакль случается совсем без участия режиссера в разборе. Однажды мне пришлось работать над спектаклем примерно таким же способом, как Робер Лепаж, вне всяких ограничительных рамок. Это была антреприза, и на предварительном этапе ее участники увлеченно творили сообща: обсуждали характеры и поступки персонажей пьесы. Никто не стеснялся ни режиссера, который поначалу существовал, ни заслуженных актеров – все в равных условиях. Про характеры договорились, но неожиданно столкнулись с неразрешимой моральной проблемой: в первом приближении церковно-христианской, но на самом деле общечеловеческой. Пьеса была переводная, комедийная, и в финальном сюжетном повороте выяснялось, что молодые люди, полюбившие друг друга, – брат и сестра. Жизнь, конечно, весьма многообразна, всякое может случиться… Но в пьесе обозначен совершенно счастливый финал. Этот счастливый финал и радость героев в такой ситуации поставили нас в тупик. Мы всячески старались обойти эту щекотливую тему… и не смогли. Разобрали пьесу «на винтики» по Лепажу, собрали ее снова и… не придя ни к чему, разошлись. Актеры поняли, что проблема неразрешима, а скользкая тема – камень преткновения для нас. Режиссер полагал, что выход как-то найти можно. Как? Какой? Мы оставили эту пьесу и решили подыскать себе другую, а мысли о ней нас не покидали: очень уж много сил было затрачено. И тогда мы собрались снова – только актеры, уже без режиссера. И поняли, что счастливый финал в нашем случае невозможен, что для нашего менталитета подобный сюжет не комедия, а трагедия. Это история о разрушенной любви и разбитых судьбах: герои, по нашим понятиям, не могут стать мужем и женой, у них нет будущего. Это понимание подвигло нас на самовольную кардинальную переделку финала. Что-то пришлось изменить в этой связи и в первом акте. Когда почти все было готово, пригласили посмотреть, что у нас получилось, другого режиссера – чтобы взгляд на наше самостоятельное творчество оказался незамутненным и свежим. И все сложилось! Режиссер кое-что подкорректировал, в афише мы написали: спектакль по мотивам пьесы такого-то автора. В результате получилась очень достойная работа: каждое слово у каждого актера было действительно выстрадано. И зрители с благодарностью откликнулись на глубокое погружение в обстоятельства жизни наших героев: ведь от антрепризных спектаклей такого обычно не ждут. Мы выслушали немало искренних похвал и бурных, сердечных аплодисментов. В общей сложности, учитывая перерывы, мы готовили этот спектакль девять месяцев – вынашивали, как ребенка.
Даже если в работе находится настоящая, веселая комедия, над ней тоже приходится немало попотеть. «Актер должен уметь сделать трудное привычным, привычное – легким и легкое – прекрасным», – это замечательное напутствие от Константина Сергеевича Станиславского хорошо известно каждому из нас с актерских пеленок. Но так же хорошо нам известно, как нелегко это сделать! Я не люблю, когда рассказывают о невероятных трудностях нашей профессии: называю эти россказни «шаманством». Но и не люблю, когда работу актера насмешливо сравнивают с каким-нибудь тяжелым физическим трудом: мол, вот шахтеры на самом деле вкалывают, а актеры – что? Я считаю, что любая работа, если ею заниматься всерьез, трудна – просто у каждой свои трудности.
Разные режиссеры встречались на моем актерском пути. С кем-то находится общий язык быстро, с кем-то не находится вовсе. И такой опыт в моей жизни был. Но бывают случаи, объяснения которым у меня так и не нашлось. Работа в театре предполагает выстраивание отношений со многими людьми, желательно отношений добрых, и это очень-очень непросто.
Недопонимания, конфликты, даже козни, увы, часть театрального бытия. Театр всегда полон интриг, больших и мелких. Они касались и меня, задевая в большей или меньшей степени. Но я была научена мамой быть «выше», а значит, – благороднее и не обращать внимания на театральные дрязги. Живя по маминому закону, я первое время даже не замечала каких-то мелких гадостей или сплетен в свой адрес. Но расскажу случай, связанный с памятным спектаклем «Я – женщина», прекрасно характеризующий театральную атмосферу.
