* * *
Через два дня Ариадна и Акенон покинули маленькую общину Метапонта. Большую часть времени они проводили с Пифагором, состояние которого продолжала улучшаться благодаря заботам Тирсена.
Почти тысячу килограммов золота, добытого на вилле Даарука и теперь спрятанного в трюме корабля, Ариадна и Акенон поделили пополам. Перед отъездом из Метапонта Ариадна отдала отцу почти все свои сокровища, а Акенон уступил половину своих. Неожиданно Пифагор стал владельцем более семисот килограммов золота, что составляло около четырех миллионов драхм.
«Это покроет расходы всех пифагорейских общин в течение нескольких лет», — подумала Ариадна.
Вскоре они добрались до места, где стоял на якоре корабль Эшдека. Они не разговаривали с тех пор, как пустились в путь. Ариадна осторожно посматривала на Акенона и хотела что-то ему сказать, но промолчала. Было очевидно, что мысли египтянина витают где-то далеко.
«Он думает о Карфагене, — гадала Ариадна. — Должно быть, воспринимает свое возвращение как освобождение после всего, что с ним здесь произошло».
Ариадна отвела взгляд. Прежде чем попасть в руки Даарука и Борея, ей казалось, что она неспособна к близости. Однако одолев великана, она заметила, что что-то изменилось. У нее по-прежнему вызывала неприязнь мысль о том, чтобы быть с кем-то, но ступор и непреодолимый ужас исчезли. Больше не было травмы, которая стояла между ней и Акеноном.
«Главное, не говорить ему, что я беременна», — решила она. Если она все ему расскажет, он почувствует себя обязанным заботиться о ней и ребенке, а значит, она никогда не узнает его истинных чувств.
Последние несколько недель были настолько бурными и трагическими, что все остальное отошло на второй план. Однако в последние дни у них появилась возможность беседовать более спокойно. Акенон и словом не упомянул об их отношениях. К тому же она не раз слышала, как он говорил с Эшдеком о желании поскорее вернуться в Карфаген.
Пытаясь думать о чем-то другом, Ариадна вспомнила прощание с отцом. У нее тут же увлажнились глаза. Она стиснула зубы, чтобы не расплакаться, но по лицу медленно скользнула предательская слеза. Поцеловав отца в последний раз, она направилась к двери. В этот миг ее охватила мысль, что у нее за спиной на лице у отца наверняка отразились чувства, которые он испытывает к ней на самом деле. Скорее всего, это печаль и осуждение: ее отношение к врагам, злопамятность и жажда отмщения мало соответствовали его духовному учению. Приблизившись к порогу, она испытала неудержимое желание обернуться. Да, она заслуживала неодобрения, заслуживала худшего из наказаний — видеть на лице Пифагора, что он прочитал ее темные мысли. Она резко повернула голову, чтобы застать его врасплох. Его величественные белые волосы, каждая черта могучего и достойного человека передавали то же, что и взгляд золотистых глаз.
Нежность отца, который обожает свою дочь.
Глава 140
12 августа 510 года до н. э
Акенон опирался на борт обеими руками, довольный тем, что его ни разу не укачало с тех пор, как два дня назад они отплыли из Метапонта. Плавание может быть вполне терпимым, если море спокойно и берег не исчезает из виду.
Эшдек предупредил, что в море повсюду рыщут пираты, поэтому их сопровождал карфагенский военный корабль, роскошная трирема
[38]. Акенон любовался его внушительным бронзовым тараном и огромными свирепыми глазищами, нарисованными на корпусе по обе стороны. Говорили, что служат они для того, чтобы корабль видел все вокруг и внушил врагам страх. Акенон представил себе несущуюся на него трирему с более чем сотней гребцов, заставлявших ее лететь над водой, и признавал, что это в самом деле ужасная картина.
Судно, на котором они плыли, было широким, пузатым торговым кораблем длиной тридцать метров, по двенадцать гребцов с каждой стороны. Бриз раздувал огромный квадратный парус, и гребцы отдыхали.
Рядом с ним появился Эшдек. На нем была короткая туника с широким кожаным поясом, на лице обычная насмешливая улыбка.
— Ты станешь одним из богатейших людей Карфагена. Когда-нибудь думал, что будешь делать с такими деньжищами?
Акенон посмотрел на горизонт.
— Куплю себе спокойную жизнь, — ответил он.
Эшдек хотел пошутить, но что-то в голосе Акенона его удержало. Он покосился на его разбитое лицо и встал рядом у борта, молча наблюдая за морем.
Через некоторое время снова повернулся к Акенону.
— Вам лучше спуститься в трюм. — Он указал головой в сторону берега. — Через полчаса мы будем в Кротоне.
Акенон кивнул. Самым благоразумным было спрятаться, пока люди Эшдека не выяснят, как обстоят дела на берегу. Шесть дней назад, когда они отплыли в Метапонт, в Кротоне все было спокойно; тем не менее лучше не доверять городу, в котором только что произошли насильственные перемены как в правительстве, так и в армии.
На другой стороне судна стояла Ариадна, поглощенная созерцанием Кротона. Акенон подошел к ней и положил руку ей на голое плечо. Она испуганно вздрогнула, но, увидев его, улыбнулась. Мгновение они смотрели друг на друга, не произнося ни слова. Ариадна наблюдала за искорками его карих глаз и улыбающимися, красивыми губами. «Он снова похож на того Акенона, с которым я познакомилась несколько месяцев назад», — подумала она. Возможно, его окрыляло скорое возвращение в Карфаген.
— Нам нужно спуститься в трюм, — сказал Акенон.
Ариадна кивнула, но не пошевелилась. Она продолжала смотреть ему в глаза, задаваясь вопросом, что означает эта рука, нежно лежащая у нее на плече — дружеское прикосновение или что-то большее.
Лицо Акенона слегка напряглось, и он отвел взгляд.
* * *
Спускаясь, Ариадна вдруг остановилась.
— Я хочу увидеть его в последний раз.
Не дожидаясь ответа, она покинула Акенона и направилась в отсек гребцов. Воздух там был горяч, влажен и настолько наполнен человеческим зловонием, что было не продохнуть. Гребцы были закованы в кандалы, надетые на лодыжки, и связаны друг с другом длинными цепями, которые, в свою очередь, удерживали их на месте. Несчастные дремали, уронив голову на грудь и забыв о веслах.
Глаза Ариадны остановились на первом гребце справа. Он спал, лицо его было спрятано в ладонях, но было видно, что кожа на лбу обожжена.
«Даарук… — подумала Ариадна. — Как один человек мог принести столько несчастья?»
Спящий и закованный в цепи гребец казался безобидным, но гипнотическая сила его взгляда и вкрадчивый голос привели к смерти тысячи людей. Он практически обрек на гибель Сибарис, город с населением в триста тысяч человек. Он стал причиной кровавых восстаний против аристократов, войны с Кротоном и последующего варварского грабежа. Каждое из этих событий означало удар по Сибарису, и теперь город умирал.
