Эманципация крестьян служила как бы лозунгом для утопистов, и к ним, конечно, не замедлили присоединиться, с целью и бесцельно, и увлеченные величием события, желавшие истинно добра, и злонамеренные корыстолюбцы, и многие недовольные правительством.
Польское восстание 1860-х годов оказало весьма сильную поддержку утопистам; они научились подражать жонду, а война французов-коммунаров с властью научила наших ни перед чем не отступать и ничего, самого родного и близкого сердцу, не щадить для достижения цели.
Закулисная и международная сторона борьбы мне, конечно, неизвестна, но в существовании ее я не могу сомневаться.
Удобства почвы, избранной утопистами для борьбы с властью, очевидны.
Нет ни одного государства в Европе наименее муниципального, чем Россия. У нас выдумали даже русского государя называть в похвальном смысле «мужицким царем» и, конечно, Россию «мужицким царством». «Идти к мужичкам», сближаться с крестьянским людом, изучать деревню во всех отношениях сделалось модным и любимым занятием многих.
Я это говорю, конечно, не в упрек; я сам живу 15 лет безвыездно в деревне и интересуюсь и по воле, и по неволе крестьянским бытом.
Я указываю на это стремление нашего культурного общества как на знамение времени. Стремление такое имеет, как и все на свете, не одну сторону. Оно почтенно, крайне полезно и необходимо для государства, в особенности же для нашего, немуниципального. Но сближение с меньшею братиею имеет в себе, как мне кажется, много дутого, напускного, ненормального. Мне кажется, многие из молодежи ищут сближения с крестьянами без всякой программы и потом уже увлекаются вожаками; многие вербуются ad hoc, а многие только подражают.
Я наблюдал это при первом открытии воскресных школ в Киеве. Это было время, когда Мирославский
[119] (приехавший сам, разумеется incognito и разъезжавший по Юго-Западному краю с русскою подорожного) пустил в ход между польскою молодежью влечение к меньшей братии. Студенты всполошились и начали сближаться по-своему, пошли доносы, аресты и т. п.
Учреждение воскресных школ при таких обстоятельствах казалось мне самым законным и самым надежным средством к устранению и увлечений, и подозрений.
Студенты, именно малороссы, из польских никто, бросились учить в этих школах и учили, под надзором инспектора училищ, дельно.
Тут я и видел, как различны были мотивы стремлений молодежи к сближению с народом.
Известна участь воскресных школ в России: вследствие увлечений, принявших уродливое направление, они были закрыты. Но безобразие и произошло именно оттого, что никто не занялся сначала регулированием новых отношений молодежи и общества к темной массе. А регулирование этих отношений на открытом поле много содействовало бы к укрощению подпольной борьбы.
Несмотря на то, что главные ее проявления сосредоточились в последнее время в наших муниципиях (в подражание Западу), нельзя не видеть, что целью ее служит все-таки почва, на которой легче поднять стихийные силы и разжечь хищнические инстинкты.
А эта почва – крестьянство, и конечно, не одно деревенское, а также мещанское и фабричное. И увлеченные, и злонамеренные, и корыстные утописты не без основания рассчитывают на нищету, темноту, непонимание самых основных начал общества, неуважение к чужой собственности и многие стадные свойства наших, еще не вполне свободных (прикрепленных к земле), крестьян.
Понятия наших крестьян, насколько я могу судить по тем из них, с которыми я имел дело прежде как мировой посредник и имею теперь как помещик весьма оригинальны о царских законах. Все, что нравится, что доставляет в законе материальную выгоду крестьянам, то они считают действительно от царя, и то, впрочем, если приносимая им законом выгода растолкована понятным для них языком, но как только закон им не по шерсти, то и сомнение недалеко: да впрямь ли он царский?
Такое безграничное доверие к благости царской власти, без сомнения, доказывает преданность целого крестьянского сословия самодержавной воле, но оно же имеет для правительства и весьма опасную сторону. Я был однажды свидетелем сцены, поразившей меня до того, что я не знал, верить ли мне моим ушам. Подольский губернатор, Брауншвейг, при мне (я был посредником) увещевал собранных в Винницу крестьян и старост принимать уставные грамоты, уверял их, что это непременная царская воля и т. п. Крестьяне, слушая губернатора, одетого в мундир и окруженного исправниками, становыми и т. п., слушали, кланялись, не возражали, соглашались, но как только вышли со двора, где собирались перед губернатором, на улицу, как тут же начали толковать с евреями, что то, пожалуй, был и не губернатор, а переряженный пан, и грамоты потом все-таки не приняли.
С их стороны это было, пожалуй, и неглупо; потом, при обязательном выкупе, им досталось больше от посредников, явно и без зазрения совести грабивших польских панов, но для закона и для законной власти, мне кажется, в этом пассаже нет ничего хорошего.
Этими же полумифическими понятиями крестьянства о царских повелениях объясняется, конечно, и невероятный успех подпольной пропаганды между крестьянами в Чигиринском уезде (дело с золотою грамотою), и много других прежних деяний. И вот мы делаемся свидетелями весьма странного явления.
Борьба утопистов и крамольников с государственною властью ведется, более или менее, во имя крестьянства и меньшей братии, и кем же? Людьми, большая часть которых, по своему положению и образованию, могли бы быть отнесены к среднему сословию, если бы таковое у нас существовало как сословие; между тем интересы этого класса людей не имеют ничего общего с крестьянскими интересами.
Из-за чего же добровольные защитники так усердно действуют? Из любви к ближним, евангельской или платонической? Может быть, некоторые из них – высшие натуры, но уже верно не те, которые считают, позволенным всякое средство. Из-за идеала? Да, вера в утопию может быть фанатическая, иступленная, мученическая, но туманный, несформулированный идеал – это не идеал еще, а фантом, призрак. И это может быть; многие из незрелых и необразованных утопистов идут на виселицу из-за фантома.
Невероятно, однако же, чтобы вся крамола состояла из таких и так заблуждающихся личностей, гораздо естественнее принять, что это зловещее для государства общество состоит из разномыслящих и разнохарактерных лиц, соединенных между собою разномотивным недовольством и на правительство, и на государство, и на общество.
Меньшая братия для большинства или, по крайней мере, для вожаков – это предлог, избранный по своим удобствам для ведения борьбы.
В современном культурном обществе накопилось теперь довольно взрывчатого материала; он готов воспламениться и от незаметной, неуловимой причины. Из такового материала, вероятно, состоит и ужасающая наше общество крамола. Динамитом, пироксилином и нитроглицерином орудует не менее взрывчатый материал. Он взрывается потому, что это лежит в его натуре. Ему нужно разрушение. Творчество не его дело. Из разрушенного пусть будет что будет.
