– Твой Луи натворил бы тут дел, – продолжил голос. Женский, с типично американской ленцой. – Любит швырять игрушки в стены, да?
Бруно кивнул.
– В кирпич, гипсокартон и плинтусы. Стук почему-то его успокаивает в минуты возбуждения. Я круглыми сутками замазывал дырки и сбитую краску.
Подмывало спросить, откуда ей известно про игрушки, но Бруно промолчал. Отголоски заговорили – значит, просачиваются в память вместе с информацией. Так все и узнают.
Голос замолчал, давая подумать о сыне. Всего четыре месяца не виделись, а по ощущениям целый век. Бедный Луи, наверное, подсознательно тосковал без отца – от одной мысли об этом сердце больно сжималось.
– Луи получит уход, но за все нужно платить. Вы не увидите его пять лет, – говорил Карчевски. – Ни его, ни персонал интерната, – даже упоминать о сыне теперь запрещено.
– А если со мной что-нибудь случится?
– В случае вашей смерти за время проекта Луи будет получать уход до конца жизни.
Бруно ухватился за эту мысль – она сдерживала неутомимо растущее желание увидеть ребенка. Нужно потерпеть ради его блага. Всё ради сына!
Он спустился по лестнице двухэтажного дома, ключи от которого вчера забрал у риелтора в центре Аундла. Городок, где Бруно остановился на время, был скромным; он лежал на полпути в Питерборо. Муниципальные запреты пресекли массовую застройку, из-за чего Аундл будто застыл во времени: узкие улочки, белокаменные георгианские дома – словом, городок с открытки. Встречались пабы, кафе, маленькие бутики и авторские лавочки, даже один супермаркет. Идиллия для тихой и размеренной жизни. Рай для отца с сыном.
Дом шел с мебелью, но оставить как есть соседнюю комнату рука не поднялась. Бруно развесил плакаты, разбросал игрушки и смял кровать, якобы в ней спали. Потом замер в дверях и попытался представить, как Луи освоился и играет на полу новой спальни.
У самого же Бруно освоиться получалось с трудом. Тоска по старому семейному жилищу никак не хотела отпускать. Первоклассный, в хорошей деревне, хоть и потрепанный временем – таким дом достался им с женой. На ремонт пришлось взять кредит сверх ипотеки. К тому времени Зои повысили, и было решено: отныне она кормит семью, а на него ложатся дом и забота о сыне.
По вечерам Бруно посещал курсы домашнего мастера, учился забивать гвозди, штукатурить, обращаться с проводкой и сантехникой. Часто приходилось затянуть пояса – стоически, без жалоб. Зои как-то сказала, что они с этим домом теперь навек. Бруно не возражал. Жилось там прекрасно, и мыслей о переезде не возникало.
А затем жена в одно мгновение все разрушила…
– Кокнул бы ее, а? Опыт-то теперь есть, – вступил новый Отголосок. – Я бы кокнул.
Говорил Гарри Крук, солдат из видео с собственным допросом. В начале нулевых он зверски убил группу подростков в Ираке. На суде непременно выдал бы, что за ним стоят четверо таких же помешанных офицеров, поэтому спецназ очень кстати подстроил самоубийство в камере, избавив верхи от головной боли.
– Я бы ее пальцем не тронул, – ответил Бруно. – Не оставил бы сына без матери.
– Ну да, рассказывай! – усмехнулся Крук. – Я видел тебя в деле. Мы с тобой оба тащимся от того, как глаза стекленеют и затухают. Что тебя теперь остановит? Мы ведь с тобой одного поля ягоды – нас не существует!
Не поспорить. Бруно превратился в призрак, бесплотный дух. Одно в нем только реально, и это, как ни странно, Отголоски. Они размножились уже до сотни и останавливаться не собирались. Каждый требовал к себе внимания. Одни нашептывали координаты бомбоубежищ, тайных бункеров и как создать биооружие. Других тянуло обсудить медицинские препараты, действующую на подсознательном уровне рекламу, запрещенные химикаты в водопроводной воде и утерянные сокровища. На любую возможную тему обязательно возникал Отголосок с тайной.
Пугало, что такого ему не обещали. Все тайны, ложь и подноготная должны были надежно храниться в одной аномальной части мозга, а на деле выплескивались через край, как вода из перелитой ванны. Обуздать эти приступы было нелегкой задачей. Сам себе Бруно напоминал шину с заглючившим автоматическим насосом, качающим без остановки. Выход виделся один: стравливать давление по два-три Отголоска за раз. Заполучив внимание, они стихали – впрочем, ненадолго, и всегда росли в числе.
– Ты один во всем виноват – не заслужил знать того, что знаешь, – прошептал третий голос, женский, молодой.
В руку Бруно скользнули холодные пальцы. Вздрогнув, он круто повернулся. Перед ним возникло окровавленное лицо эскортницы, которую изнасиловал и покалечил известный шейх, гость Лондона. Правду об убийстве закопали глубже, чем труп.
– Не заслужил ты быть нейроносителем, – продолжила она. – Сын решил задание, не ты. Твой мозг не осилит столько информации.
– Я и другие тесты прошел, – возразил Бруно. – Не одной же головоломкой путь в новую жизнь выбил.
– Ты всех обманул, и теперь у тебя беда с головой. Оступишься – разделишь судьбу тех, кто в твоем списке.
Бруно представил перед глазами лица всех шестерых. А затем лишний раз напомнил себе, что на этой неделе собирался нанести второй визит.
Глава 21
Флик, Олдборо, Саффолк
– Опять только газировку? – удивилась Грейс. Они с Флик ждали за барной стойкой. – Вообще не пьешь, что ли?
– Аллергия на спиртное. – Флик пожала плечами. – Алкогольные токсины не расщепляются: нет нужных ферментов. По всему телу сразу ужасная сыпь.
– А я вот без вина в петлю лезть готова, – ответила Грейс.
В очередной раз Флик соврала. Как тянуло вспомнить теплоту в горле от рома с колой, которую за несколько месяцев успела забыть!.. Кристофер, ДНК-партнер, обрек Флик на тесное знакомство с бутылкой – только так удавалось унять душевные муки. Программа нейроносителей же категорически запрещала употребление алкоголя, никотина, кофеина, наркотиков и большинства нелегальных лекарств. Всему, что дестабилизирует хрупкий баланс мозговой активности, путь в организм закрыт. На деле Флик давно и думать забыла о выпивке, но сегодня в пабе шла викторина, и пили все. Как не позавидовать, особенно с газировкой в стакане… Сгодилась бы и сигарета, но увы.
Минул почти месяц с приезда в Олдборо. За этот срок Флик тесно сдружилась с Грейс. Завтракали вместе, болтали, по вечерам ходили по закусочным и пабам. Грейс родилась и провела все детство в Олдборо, ее узнавали на каждом углу. Через нее Флик вливалась в местное общество.
Грейс вернулась в город после недавней кончины матери. Случай и ее жизнь переписал в одночасье.
– Я не хотела мамину гостиницу, – поделилась она как-то. – Но и терять мать в двадцать один тоже не планировала. Иной раз жизнь дает лимоны, а в стакан наливаешь джин
[18].
