– Хорошо, чалир. Говори, коль горазд.
А он вдруг встревожился:
– Ты слишком спокойна… – и заозирался. – Кто за тобой идёт? Мальчишку-зимника ты отцепила… Кто ещё?..
– Злая зима. И голодная стая, – поняла я. – Твоих рук дело?
Староста примирительно улыбнулся:
– Всего лишь проверка. Хотел понять, та ли ты, кем почудилась. Я был рядом с Солнцеясным, когда понял, что в долине слишком уж тепло. Слишком, чали. А наставитель говорил, такое случается, когда старая кровь много чарует. Я видел чары говорящих. И пишущих. Ни одни не сравнятся с твоими. И я заподозрил искру. А отбыло по пути из долины всего-то трое.
Я досадливо поморщилась про себя. Говорила же, не искрить без повода, не светить без дела… Да сильно обрадовалась проснувшейся после осенней спячки крови. Дитё дитём… неразумное. Но я учусь.
Клянусь, Шамир, если выберусь, я буду умнее!
– Так кого ты притащила? – вернулся к прежней теме староста. – Где он? Или она?
– Не знаю, – я бы пожала плечами, если бы могла. – Понятия не имею, чалир, кого ты ждёшь.
Вёртка, где же ты… Песня, притихшая на время разговора, зазвучала громче.
– То есть ты будешь вырываться своими силами, – он вроде бы поверил и успокоился. – Это хорошо. Это мне и нужно.
Я хмуро глянула на наросты:
– Кто здесь… спит?
– О, всего-то левая рука Стужи, – добродушно пояснил староста. – Правую мы, к сожалению, пока не можем найти. А вот о левой знали всегда. И подземелье загодя прочистили, и чары с нужного дома сняли, чтоб помощника Стужи на волю выпустить. Но разбудить её сможет лишь одно. Да, чали, это запах еды. Чаруй. Пишущий – ничто рядом с искрой. Чаруй!
Я ухмыльнулась:
– Нечем, чалир. Увы. Ты перестарался.
А сердце застучало испуганно: Вёртка, Вёртка, Вёртка… Если это тело – Метень, которого я велела найти, то моя верная спутница должна быть где-то рядом. Что может удержать её и не подпустить ко мне? Ничто. Мы крепко связаны. И если она не появится, значит, тело – другой старокровный.
А она появится – в любом случае. Едва поймёт, что я в опасности.
Терпеть и ждать…
– Придётся рискнуть, – улыбка на бородатом лице застыла, как нарисованная. – Ты уничтожила дыхание Стужи – значит, тебе хватит сил, чтобы вырваться из ледяного круга. И убить меня.
Я недоверчиво уставилась на старосту:
– Ты… ты что, чалир?.. Ты… – хладнокровные же боятся Гиблой тропы больше всего на свете!
– Жертва – это я, – староста рассмеялся. – А ты о ком подумала, когда разговор подслушивала? О старой крови? Нет, чали. Вы – приманка. Еда. Но чтобы зверь вышел из берлоги, он должен почуять запах и понять, что голоден. А для того ты должна вырваться из западни и убить меня.
Вот же… Ни туда ни сюда… Даже если Вёртка вытащит меня из ловушки, не чаруя, этот ненормальный и шагу не даст ступить. Нападёт. И придётся искрить.
– Я не боюсь, – староста потянулся, с хрустом разминая руки. – Как и ты, чали, я побывал на Гиблой тропе. Уходить – нестрашно. Страшно – не сделать. Не успеть. Не закончить.
Мне стало жутко оттого, что мысли этого предателя так явно перекликались с моими.
– И, как и ты, я давно одной ногой на Гиблой тропе. Вы, искры, уже рождаетесь с ощущением неминуемого – одна ошибочка в опыте, и всё. А мы… Мы забираем чужое. И оно разъедает изнутри, червями-трупоедами поглощает живую плоть. Мы – все, кто принял чужое без благословения Шамира, – с первого дня ритуала мертвецы. Мёртвая кровь.
Но как…
Видимо, у меня было очень недоверчивое выражение лица, потому что староста вновь натянуто улыбнулся:
– Сладкая сказка, чали. Сладкая – и лживая. А чем ещё нас заманивать? Да, ваша сила стирает с лиц шрамы и позволяет жить в обход требований Шамира, но, поверь, недолго. Долго – только для Забытых, а ими не каждый станет. Не каждый переживёт очередное принятие и усвоение чужого. Я давно понял, что умираю. Но благодарен своему наставителю за шанс сделать что-то… да, пожалуй, великое. И я сделаю. А ты мне поможешь.
– С какой стати? – фыркнула я. – Выпускать охотника за старой кровью? Своими руками? Нет, чалир.
– Да, чали, – староста присел передо мной, посмотрел в мои глаза и вкрадчиво предложил: – Подумай, зачем вас убирают. Как следует подумай. Ответ на этот вопрос объяснит тебе очень много – и даже больше. Всему есть причины.
– Мы слишком высокомерны и оттого подлежим уничтожению? – едко предположила я.
Он рассмеялся:
– Если бы всё было так просто… – староста явно намолчался и наслаждался разговором. – Нет, копай глубже. Глубже, чем можешь. Глубже, чем умеешь. И глубже, чем знаешь.
– Зачем ты мне это говоришь? – мне не давало покоя его благодушное поведение.
Староста встал и отступил. В его руках замерцал лёд.
– Затем, чали. Ты в паре шагов от разгадки. Ты не захочешь умирать, ничего не передав своим. Не добравшись до ответа. Ничего не успев. И никому ничего не объяснив.
Внутреннее солнце полыхнуло прежде, чем я успела понять замысел старосты. А оный был прост, как половая тряпка. В отличие от других хладнокровных, этот кое-что понимал в искрящих и знал: когда мы теряем власть над собой, наше внутреннее солнце действует само. И иногда нам казалось, что солнце – это паразит вроде Вёртки, который очень хочет жить и горит в обход хозяйских приказов, полыхает от злости или страха, сжигая всё, от врагов и препятствий до собственного хозяина.
А может, так оно и было.
Ледяные путы сожгло мгновенно, и сразу же телу вернулась чувствительность. Но не прежняя гибкость, и с пола я встала с трудом, пошатываясь и интуитивно ища опору. Благо старосту смыло солнечной волной, отбросив на несколько шагов. Второй цветок тоже растёкся грязной лужей, как и ближайшие наросты.
А потом по пещере прошла дрожь, и откуда-то из-за ледяных колонн подул холодный ветер – словно кто-то протяжно, со свистом и стоном, выдохнул. От страха и предчувствия скорой дряни я замерла на месте, а моё солнце снова заполыхало, как одержимое. Пещеру вмиг затянуло жаром и вонью грязных испарений. К потолку, скрыв тела, поднялся туман.
Я, не придумав ничего лучше, присела, будто густые рваные клочья хмари могли спрятать от пробудившегося приспешника Стужи. Где-то рядом довольно и безумно расхохотался староста, но быстро захрипел и заткнулся. А рядом со мной вынырнула из тумана Вёртка. Верная подруга дрожала, и я никогда прежде не видела её такой перепуганной. Казалось, она тоже искрила и горела крошечным солнышком.
– Вернись, – велела я одними губами. – Наблюдай.
Она послушно исчезла, мою поясницу знакомо кольнуло, и я выдохнула с облегчением: без неё мне… пусто. И снова насторожилась. Там, где лежало тело неизвестного – и Вёртка подтвердила, что это не Метень, – почудилось шевеление. Несчастного местного зимника она не нашла – вообще, даже капли крови. И от «тела» я не ждала ничего хорошего. Это мог быть и попавший в западню старокровный, и кто-то из этих… любителей великих дел, замаскированный под «жертву».
