7
– Папа-а-а-а! – бросилась навстречу отцу Лизка, ребенок с плаката «Спасибо Родине за счастливое детство!». – Ты в море купался и не утонул?
– Купался и не утонул, – удивленно ответил Шумилин и, посадив дочь на плечи, совершил круг почета, потом достал из дорожной сумки здоровенные, красивые яблоки – есть жалко! Лизка как-то сразу поняла, что теперь она продавщица фруктовой палатки, и стала зазывать покупателей.
– Лиза, дай нам поужинать, – строго сказала бабушка Людмила Константиновна.
Она два года назад ушла на отдых с умеренно руководящей работы и никак не могла отвыкнуть от побуждающе-наставительных интонаций.
Лизка начала торговать сама с собой, а Шумилин сел за стол.
– Почему ты раньше вернулся? – спросила мать, когда сын стал расчленять ножом обескровленные сосиски – основное блюдо в доме Людмилы Константиновны, отдававшей ныне все силы ЖЭКу, так по привычке она называла ДЭЗ. А странно: как ни сокращай, все равно получается нечто, похожее на имена гриновских героев, которых абсолютно не волновали жилищно-бытовые проблемы.
– Отозвали, как всегда, – объяснил Шумилин.
– Что-нибудь случилось в райкоме? Сначала прожуй…
– ЧП. Хулиганы залезли в зал заседаний, побили сувениры…
– Нашли?
– Нет еще, но милиция говорит: какие-то подростки.
– Вот именно – подростки. Ты знаешь, мне кажется, если бы у нас свободно продавали огнестрельное оружие, мальчишки друг друга перестреляли бы. Детская преступность – самое страшное!
Обиженная общим невниманием, Лизка умчалась в другую комнату и принесла, как иллюстрацию к бабушкиным словам, пластмассовый пистолет.
– Что же ты думаешь делать? – укоряюще спросила Людмила Константиновна. Как многие из отошедших от дел ответработников, она не верила в безвыходные ситуации.
– Заявление на стол класть не собираюсь! – обиделся он.
– Я не об этом… А впрочем, если б такое случилось в мое время, я бы ушла… Разобралась бы с ЧП и ушла!
– Ты и так ушла.
В пятидесятые годы она была третьим секретарем Краснопролетарского райкома комсомола и по призыву ушла на производство на небольшой завод, где и проработала до пенсии. Возможно, переходу способствовал и ультиматум мужа, Петра Филипповича Шумилина, догадывавшегося о существовании супруги лишь по некоторым предметам женского туалета в квартире. О косметике и парфюмерии речь не идет: в те времена комсомольские богини были убеждены, что «Шанель № 5» – это улица и дом в Париже, где живал Владимир Ильич Ленин. И в один прекрасный день Колин отец поставил вопрос ребром: или я, или райком! Тогда брак обладал еще таинственной крепостью и долговечностью средневекового цемента, секрет которого ныне утрачен. И Людмила Константиновна подчинилась.
– А почему ты ушла бы? – после молчания недовольно переспросил сын.
– Потому, что, если такое может произойти в райкоме, грош цена тебе как первому секретарю.
– Вот так, да? Это максимализм, мама!
– Это единственно возможное отношение к делу, – отрубила Людмила Константиновна, восемь лет избиравшаяся секретарем парткома, правда неосвобожденным. – Сначала мы не обращаем внимания на мелочи, а потом удивляемся, что начальством становятся люди, которым руководить противопоказано.
– Это ты в масштабах своего завода? – поинтересовался Шумилин, знавший о сложных отношениях матери с нынешним директором ее родного предприятия.
– Не паясничай!
– Значит, ты считаешь, мне нужно уходить?
– Во всяком случае, задуматься, как вы работаете.
– А вы работали лучше?
– Мы работали, может быть, и хуже – не так сноровисто, но зато бескорыстнее и честнее!
– И молодежь за вами шла?
– Шла!
– И на собраниях спорила?
– Спорила!
– И на субботниках горела?
– Горела!
– И колбаса в ваше время из мяса была?
– Была… Не паясничай!
Лизка, изнемогавшая от равнодушия засерьезничавших взрослых, полезла в холодильник и достала кусок высохшей докторской колбасы.
– Умница. Положи на место, – сурово похвалила бабушка. – Помощница растет. И вот что еще, Коля: ты должен окончательно решить с Галей. Так, как вы, нельзя! Я никогда не вмешивалась, но если вы боитесь за ребенка, она, пока вы разберетесь, побудет у меня.
– А что это ты вдруг?
– Вдруг? Полгода врозь – это, по-вашему, вдруг?!
– Ты с ней разговаривала?
– Разговаривала. Галина привезла Лизу и закатила истерику, сказала, что разводится с тобой. По-моему, она хочет помириться. Подумай, Коля, хорошенько! Жену ты себе найдешь, если уже не нашел, но не только в этом дело…
– Я понял. Галя Лизку надолго привезла?
– Завтра заберет. Ей куда-то нужно съездить, а теща твоя, как всегда, на юг укатила!
– Ну и правильно: на море сейчас хорошо. Ты не хочешь съездить?
– Мне некогда…
Потом Людмила Константиновна с грохотом мыла на кухне посуду. Шумилин, сидя в кресле, смотрел по телевизору передачу о новом способе термообработки металлических труб широкого диаметра, а Лизка, опутавшись прыгалками, словно проводом, и приставив к губам в качестве микрофона кулачок, томно раскачивалась, подражая эстрадным дивам, и пела: «Все-о пройдет, все-о-о-о пройдет…»
8
Шумилину приснился детективный сон, будто бы он, предупрежденный о готовящемся налете хулиганов, прихватил с собой подводное ружье и устроил ночью в зале заседаний засаду, но именно в тот момент, когда первая тень появилась в оконном проеме, а он тихонько сдвинул предохранитель, раздался оглушительный телефонный звонок. «Идиоты», – заскрипел зубами Шумилин, стал нащупывать в темноте трубку и нажал кнопку будильника.
Было утро. В солнечной полосе, пробившейся между занавесками, клубилась пыль. Испуганное звонком сердце колотилось очень быстро и громко. «Надо сходить в поликлинику, – подумал первый секретарь. – А Таня, наверное, меня уже забыла».
До начала рабочего дня оставалось полтора часа – как раз чтобы потрудиться над захваченным домой докладом. В восемь сорок пять он вышел из дому. На дворе стоял ясный, совершенно не осенний день, только листва на деревьях была уже по-сентябрьски усталая. Краснопролетарский руководитель сел в поджидавшую его пожарного цвета «Волгу», закрепленную за райкомом, и распорядился: в Новый дом.
Райкомовский водитель Ашот, молодой модный армянин, плавно тронулся, всем видом давая понять, что только злая судьба заставляет его ездить на казенном автомобиле вместо собственного. Шофер больше всего не любил лихих мальчиков, красиво рассевшихся за баранками папиных лимузинов; сын честных и небогатых родителей, Ашот каждую свободную минуту тратил на использование служебной «Волги» в корыстных целях, и если бы не женщины – четвертый свет его светофоров, – машину он давно бы купил. Обычно день начинался с рассказа про то, сколько личных средств пришлось израсходовать, чтобы машина вышла на линию. «Волга» была старенькая – и Ашот действительно крутился как мог, но сегодня его интересовало другое.
