– И правда, чему я тебя могу научить? – нарочито грустно вздохнула Танька. – Любви, что ли? Так ей не учат. Она либо живет в человеке, либо начисто отсутствует…
– Ух ты, как заговорила! Долго слова учила, признавайся? В каком журнале их вычитала? В «Лизе»? в «Космо»? Или в «Домашнем очаге»?
– Издеваешься надо мной, да? Хочешь сказать, своих мыслей у меня нету? Ну-ну… А только совсем за дуру-то меня не считай… Уж про любовь-то всякий рассудить может, и умный, и глупый.
– То есть ты хочешь сказать, что у нас с Лешиком нет любви? Я правильно поняла?
– Почему – у нас? У тебя только…
– Ага. По-твоему, если я вокруг мужа буду подпрыгивать, изображая из себя счастливую женушку, то всем от этого лучше будет? Так, что ли?
– Ну, хотя бы так…
– А ты спроси меня сначала, могу ли я подпрыгивать-то? Может, мне так тяжело сейчас, что упасть легче, чем подпрыгивать? Дура ты, Танька, и не понимаешь ничего! И не лезь ко мне со своими советами дурацкими, и без тебя тошнехонько… Лучше мужика себе найди! Замуж за него выйди, детей нарожай! Поживи такой жизнью, пообтешись в ней, потом и советуй! Что, слабо, да? Нет такого мужика, которому бы ты понадобилась? И потому удобнее за чужой жизнью наблюдать, если своей нет?
– Лесь, ты что? Куда тебя понесло-то? Ты же сейчас обижаешь меня, очень обижаешь… Прямо по самому больному месту бьешь…
Танька замолчала, глотнула вина из стакана. Руки ее подрагивали слегка, и глаза заволокло слезным туманом, который еще немного – и пролился бы бурными слезами. А реветь Танька умела, этого у нее не отнять… Выла белугой до хрипа – то еще зрелище, между прочим.
– Ну извини, чего ты… – уже более миролюбиво произнесла Леся, тронув ее за плечо. – Я не хотела тебя обидеть… Я просто спросить хотела… И в самом же деле, Тань, у тебя никогда никого не было? Почему? А может, и сама ты замуж не хочешь?
– Хочу… Еще как хочу! Да только ты права… Не смотрят почему-то на меня мужики, не знакомятся даже… Хоть бы один разок кто подошел с серьезным намерением… Проходят мимо, будто я для них пустое место! Думаешь, мне не обидно, что ли?
– И что, у тебя никогда никого… Ни разу…
– Да, Лесь! Никогда и никого! И ни разу! Стыдно признаться, но ни разу…
– Иди ты!
Леся уставилась удивленно на Таньку, будто видела впервые, задумчиво разглядывала ее смугловатое широкоскулое лицо, серые в черную крапинку глаза под прямыми, будто проведенными под линеечку, бровями, строгую прическу из жиденькой, аккуратно расположившейся на затылке фиги то ли русых, то ли мышиного цвета волос. Даже представила себе на секунду… А что, если взять и отрезать эту фигу к чертовой матери, сделать Таньке каре, например… А почему нет? Совсем бы другой образ получился, наверное. Более сексуально приемлемый. Но ведь Танька не делает этого почему-то! Даже гордится этой своей фигой на затылке!
«А я ведь ее как женщину никогда и не воспринимала даже… – вдруг подумалось ей. – Действительно, и посмотреть не на что! И плечи полноватые, и грудь совсем невыразительная, и руки, похоже, никогда хорошего маникюра не знавали… А одевается всегда как – фу! Безликие, безвкусные какие-то кофточки, туфли без каблуков… И джинсы отвратительно сидят на заднице, свисают мешком…»
Танька, будто услышав ее мысли, тут же заговорила виновато и быстро:
– Понимаешь, нету во мне изюминки-сексуалинки какой-то, не притягиваю я взгляда. Чтоб мое лицо запомнить, надо на него шесть раз посмотреть…
– Ну почему, Тань! У тебя, между прочим, все черты лица довольно правильные, чего ты… А сексуалинку, как ты говоришь, ее ж в самой себе выращивать надо! Ухаживать за ней, удобрять всячески… Может, тебе в салон походить? Там тебя и краситься научат по-другому, и цвет волос поменяют, и подстригут? И стиль одежды тоже надо поменять…
– Да ну! Ерунда. От того, что купюры разные, общую сумму в кошельке не изменишь. Что есть, то есть. Бывает ведь, совсем женщина никаковская, еще хуже меня, а к ней мужики в очередь стоят! Нет, тут дело не в прическе да не в одежде… Просто невезучая я, вот и все. Да и денег у меня нет на весь этот морок… И в то же время обидно… И не уродина вроде, а бреду по жизни пустоцветом.
– И замуж сильно хочется, да?
– А то! Во мне любви, Леська, столько, что через край лезет. А я ее, как тесто, все запихиваю обратно, запихиваю… Никому она и вовсе не нужна… Вот это уже трагедия, Лесечка! Причем самая настоящая! Иногда кажется, что еще немного – и сердце лопнет! Ты знаешь, я бы себе, наверное, не меньше пятерых детей нарожала! И на всех бы моей любви с избытком хватило…
– Так роди! Кто ж тебе запрещает?
– От кого? Говорю ведь, даже не подходит никто… К вам вот прибилась, за вас беспокоюсь да переживаю, как за самых своих близких… А Лизу как родную дочку люблю! А ты – не лезь, не лезь…
– Да ладно, прости… – вдруг сникнув, махнула рукой Леся. – Чего это я накинулась на тебя, в самом деле? Мне и правда очень, очень плохо сейчас…
– Расскажи?
– Нет, об этом не расскажешь. Об этом только поплакать можно. Да и то в одиночку…
– Ну и зря! Может, я бы и в самом деле помогла чем?
– Нет, Танька, не помогла бы.
– Да откуда ты знаешь?
– Знаю…
Вскоре пришел на кухню Лешик, и разговор автоматически прекратился, и Танька засобиралась домой. Когда она ушла, Лешик спросил осторожно:
– Что это с ней, а? Такое чувство, что она плакать пошла… Обидела ты ее чем, что ли?
– Ага, ее обидишь… Она и сама может обидеть так, что мало не покажется. Не обращай внимания, завтра снова к нам прибежит, еще не рад будешь ее настойчивому энтузиазму!
– Да я уж привык как-то… Будто она член нашей семьи…
– Да уж! Привычка – вторая натура! Ладно, я спать пошла… Голова что-то опять разболелась – жуть… Ты посуду помоешь, ага?
Лешик кивнул. Она ушла в спальню, легла, долго смотрела в потолок. Заснуть и не пыталась. Скорей бы утро, что ли…
А поздним утром, после бессонно-мучительной ночи, ей удалось-таки дозвониться! Услышав от Люды, что Саша дома и ничего с ним не случилось, обрадовалась страшно! И даже, как ей казалось, уцепилась за эту радость, как утопающий хватается за обманчивую соломинку. И даже то ее не остановило, что Саша не хочет с ней говорить. Почему-то этот факт не имел сейчас никакого значения. Чувствовала, что ее несет куда-то, будто попала в опасное течение и не может никак выбраться. И не хочет выбраться, пусть несет! И даже голос свой не контролировала, будто и не она, а какая-то другая женщина кричала сейчас в трубку надрывно:
– Люда, я сейчас к вам приеду! Ты слышишь меня? Соберусь прямо сейчас – и сразу в аэропорт! Скажи ему, что я сейчас приеду! Нам надо еще раз поговорить, скажи ему!
– Лесь, подожди, ты что? – пыталась вразумить ее Люда. – Не делай глупостей, Лесь… Как это ты приедешь?
