Но, чтобы это понять, мы должны вернуться к моменту его ухода из Афин.
Вполне естественно, что граждане стали допытываться причины этого ухода; положительного ответа им не могли дать даже старейшины – Фесей никому ничего не сказал. И все-таки мало-помалу истина обнаружилась: и Перифой бывал неосторожен, и его разговор с другом был подслушан, и кто-то видел обоих спускающимися к «медному порогу» близ Колона. Ужас наполнил сердца афинян, когда они узнали, куда и зачем отправился их властитель; в ближайшие Элевсинии он был отлучен от таинств Великих Богинь, и страшное слово «нечестивец» нависло над его главою. Пока еще не смели открыто выступать против него ввиду его огромных заслуг перед народом и всего счастия и блеска его правления; но уже образовалась под влиянием Элевсина тайная партия, желавшая отрешения нечестивца и призвания на престол его ближайшего, хотя и дальнего родственника, Менесфея.
Пока что Аттикой управлял поставленный Фесеем совет при близком участии Ипполита и Федры; молодые люди – таковыми они ведь были – поэтому часто виделись между собою. Ипполит с мачехой обращался почтительно, но и только; ее общества он не избегал, но и не искал. Зато сын амазонки был страстным охотником, наездником и атлетом, но особенно охотником; его любимым местопребыванием были леса Парнета, он чувствовал там живое покровительство своей любимой богини Артемиды и даже иногда слышал ее голос. Но Федра не могла не замечать, что ее чувства к взрослому пасынку чем далее, тем менее были похожи на материнские. Только в его обществе она и чувствовала себя хорошо; ей доставляло удовольствие смотреть украдкой на него, как он гарцует на коне или состязается с товарищами в просторном дворе царя Фесея. А когда отсутствие Фесея стало затягиваться, когда его тайные противники распространили слух о том, что он погиб, она и подавно стала льнуть мысленно к нему, как к своей будущей опоре. И в конце концов она должна была сказать себе, что она любит Ипполита – любит не как своего сына, а как жениха и будущего желанного мужа.
Ей самой стало страшно при этой мысли. Такая любовь была нечестием – она это прекрасно сознавала. Она будет грешницей, преступницей, если уступит ей, Эриний она вызовет из подземной тьмы, ее отлучат от алтарей богов, от жертвоприношений и праздников. А ее дети? Каково будет им под гнетом материнского позора? Нет, лучше смерть! И притом сейчас же, пока страсть ее не опутала совсем, пока у нее есть еще силы для сопротивления. И она постановила не принимать пищи и угаснуть тихой, медленной голодной смертью, никому не говоря о причине… Пусть думают, что это Геката наслала на нее безумящие привидения ада.
Проходит день, другой – Федра голодает, молчит и чахнет. Ее бывшая няня, вывезенная ею из Крита, теряется в догадках, мучится и за нее и за себя – ведь и ее жизнь связана с жизнью ее питомицы, без нее она ничто. Она старается узнать скрываемую Федрой тайну, спрашивает ее и прямо, и обиняком; долго она трудится понапрасну, но настойчивость берет свое – Федра признается. «А, вот оно что: ты любишь Ипполита; конечно, это нехорошо, но все же из-за этого не дело лишать себя жизни. Фесей и впрямь погиб; а если так, то ты свободна. Пусть же Ипполит будет афинским царем и твоим мужем, а твои дети – его наследниками; это – лучший исход».
Льстивые речи старушки на минуту заворожили сомнения и страхи царицы; няня, не дожидаясь возвращения ее строгости, побежала заручиться согласием Ипполита. Тот как раз выходил из дворца на охоту. Он обомлел от ужаса. Как, ему предлагают в жены мужнюю жену, да еще жену его родного отца! Одною мыслью об этом он чувствует себя оскверненным. Он разражается потоком возмущенных и обидных слов против нее. Теперь она чувствует себя оскорбленной. Нет, это слишком, этого она не заслужила – она ведь готова была умереть, чтобы только не доводить себя до греха. Теперь, значит, ей уже и умереть нельзя в доброй славе, ее память будет опозорена, ее дети будут в течение всей жизни влачить клеймо своего происхождения от нее…
Вдруг она слышит: Фесей вернулся! Он скоро, скоро будет здесь… Да, надо действовать быстро. Конечно, Ипполит его встретил – конечно, он рассказал ему о происшедшем – конечно, афинский царь строго накажет неверную жену. Она умрет, это решено; но сначала она спасет от позора и своих детей, и свою собственную память и заодно отомстит своему слишком суровому судье, чтобы не гордился чрезмерно своей чистотой, не был чрезмерно неумолим к грешникам. Она пишет своему мужу предсмертное письмо, обвиняя Ипполита в том, в чем была виновата сама – а затем добровольно расстается с жизнью.
Таково было то несчастье, которое встретило Фесея в его доме. Не радость, не ликование по случаю возвращения хозяина и царя – стоны и плач услышал он, входя. О причине нечего было и спрашивать: в главной хороме лежал труп его жены. Как она умерла? Артемида ли ее поразила своей невидимой стрелой? – Нет, от собственной руки. – Почему? – Никто не знает; но, может быть, эти таблички, которые она сжимает в своей окоченевшей руке, раскроют тайну. Это ее предсмертное письмо мужу; вероятно, ее последняя просьба – не вводить мачехи к ее детям. Не бойся, дорогая, этого не будет… Нет, не об этом, что-то другое… О боги, боги!
Немыслимо, невообразимо… Ипполит, его любимый сын, покусился на честь своего отца! Быть этого не может! Нет, это так: недаром же она с собою покончила… Позвать Ипполита! Где Ипполит?
– Его в Афинах нет; уехал в Трезен.
– А, уехал, бежал от суда и справедливой кары! Он вне досягаемости для моего гнева, обида останется неотомщенной…
В эту минуту Аластор, дух подземной тьмы, шепнул ему: «Зачем? У тебя есть еще одно – третье желание!»
Гнев, горесть, отчаяние не дали Фесею времени для размышления. Подымая молитвенно руки, он воскликнул:
– Посидон! Убей моего сына!..
Ипполит как раз тогда на своей четверке ехал по взморью, направляясь к истмийской дороге. Вдруг видит – с Саронического залива катится на сушу огромная водяная гора, брызжа пеной вокруг себя. Докатилась, выкатилась – и выбросила на морской песок чудовищного быка. Бык мчится прямо на колесницу. Лошади испугались чудовища, понесли. Тщетным было все искусство Ипполита: колесница разбилась, он выпал, запутался в вожжах – кони продолжали бешено мчаться и остановились только тогда, когда возница, израненный, разбитый, уже едва дышал. Все же его удалось еще живым доставить в Афины, перед очи Фесея; правда обнаружилась – и отец понял, что он, поверив клевете, обрек незаслуженной гибели невинного, любящего, чистого душою сына.
После этого даже те, которые его раньше поддерживали, отшатнулись от него: всем было ясно, что он, нечестивец, призвал гнев богов на свою голову. Он и сам, впав в отчаяние, не противился тому, чтобы его власть была передана Менесфею. Но что было делать с детьми? Он запросил своих родственников в Евбее: детей согласны принять, его – нет. Послав к ним детей, он сам сел на корабль и отправился на остров Скирос, к своему старому кунаку Ликомеду. Тот его сначала радушно принял, но затем, испугавшись и сам божьего гнева, велел его сбросить в пропасть.
Много веков спустя, когда Афины после победы над нагрянувшим с востока насильником-врагом находились на вершине своего могущества и своей славы, они вспомнили о своем величайшем царе. Власть находилась тогда уже в руках народа; его вождь, Кимон, человек столь же благочестивый, сколь и храбрый, по указанию дельфийского оракула отправился на Скирос за останками Фесея. Найдя их, он их перенес в Афины. Похоронив их там, он выстроил прекрасный храм над могилой и учредил в честь «героя» ежегодные игры… Этим он и все Афины дали понять людям, что, хотя бы человеку и не удалось соблюсти до конца чистоту своей жизни – если в этой жизни были светлые дела и великие заслуги, его именно ими и следует поминать, прощая ему его вольные и невольные грехи.
