Андреа Штих спокойно прошла мимо Крёнера на кухню и налила в маленькую замызганную рюмку прозрачного, духовитого шнапса. Выпив его одним глотком, ее муж спокойно сел за письменный стол. Через несколько секунд он положил руки под подбородок и стал думать.
Пока Андреа ходила гасить свет в столовой, избитый поднялся с пола и пошел за ней. Не издав ни звука, он сел на свое место при тусклом свете. Перед ним стояла тарелочка — на ней лежали четыре печенья с маслом. Все знали, что он их любит.
К печенью он не притронулся. Он стал качаться взад-вперед на стуле, уперевшись руками в край стола. Сначала еле-еле. Потом все сильнее и сильнее.
Поправив шляпу, Крёнер молча вышел из гостиной.
Глава 44
Раскачиваться вперед-назад Герхарт стал от боли. И дыхание у него участилось из-за мучительного чувства, вызванного отсутствием Петры.
Его броню пробили резкие слова.
Чуть выпрямившись, он начал считать гипсовые розетки, украшавшие оштукатуренный потолок.
Пересчитав их несколько раз, он перестал раскачиваться.
А потом вернулись слова. Попереминавшись с ноги на ногу под столом, он вновь начал считать. На этот раз слова не исчезли. Схватившись за мочку уха, он пораскачивался еще чуть-чуть и замер.
Герхарт осматривал комнату. Она давно окутала его. Заключила в крепкие и искренние объятия, лишив свободы. Когда он считал гипсовые розетки, ел печенье и переминался с ноги на ногу, рядом с ним почти всегда находился старик. Сюда Петра никогда не заходила.
Он снова пересчитал розетки, переминаясь с ноги на ногу. Потом взял печенье и откусил кусочек.
Старик его избил.
Медленно прорастали слова, так разгорячившие старика. Герхарт считал все быстрее и быстрее. Когда комната, набирая скорость, пронеслась мимо, розетка за розеткой, он прекратил жевать.
В мгновение ока он перестал сопротивляться навалившимся мыслям.
Промелькнул кусочек нереального мира. Герхарт прекрасно понимал имя Арно фон дер Лейена. Подобные имена, да еще такие длинные, встречаются нечасто. И имя хорошее. Раньше он бесконечно его повторял, пока не начинала гудеть и кружиться голова. В конце концов он перестал за него цепляться.
И вот оно опять нарушило его покой.
Когда мысли выстраивались в чересчур длинные цепочки, ему становилось нехорошо. Внутри начинался разлад. Слова и чувства вдруг сливались воедино, вызывая новые мысли. Непрошеное вторжение.
Поэтому лучше мыслям жить своей жизнью, без внешнего вмешательства.
А сейчас ему помешали.
В хаосе возник новый пугающий элемент.
У имени Арно фон дер Лейен не было лица. Оно стерлось и пропало много лет тому назад. От имени веяло теплом, а вот от его владельца — холодом. Подобных ощущений не возникало больше ни от чего.
Хотя каждый из троих мужчин, порой навещавших его, был способен его растормошить, из-за них он не нервничал, голова не кружилась. То, что делали эти трое, исчезало в тот самый момент, когда они уходили.
Но с именем было по-другому.
Он опять начал считать. Топот ног под столом опережал подсчеты, но вновь всплывшее имя разрушило извечную тишину. В конце концов поднявшаяся буря разыгралась в полную силу.
Так он просидел долго.
Когда Андреа вошла и насмешливо глянула на тарелку, в его голове крутилось еще одно имя. Оно как будто никуда не исчезало. Его отзвук жил своей жизнью. Далекой и недостижимой. Имя Брайан Андервуд Скотт словно прорезало сознание кинжалом — закровоточили эмоции и воспоминания, оставив его обессилевшим, сбитым с толку, испуганным.
И что хуже всего, рябой ушел, чтобы сделать больно Петре.
Как человек, чувствующий себя потерянным без амулета, Герхарту уже не казалось, что он в безопасности. Это чувство пропало навсегда. Теперь, когда он прислушался к этим словам, разбушевались эмоции.
Попытавшись снова пересчитать гипсовые розетки, он ощутил, как в глубине души вскипает ненависть. Хаотично возвращались мысли.
Он был Герхартом Пойкертом, сколько себя помнил. Хоть его еще называли Эрихом Блуменфельдом, все же он был Герхартом Пойкертом. Имена друг другу не мешали. Но в нем было нечто еще. Он был другим человеком. Не просто человеком с двумя или тремя именами, а человеком, жившим параллельно его нынешней жизни. И этот человек несчастен. Он всегда страдал.
Поэтому хорошо, что его так долго не было.
Посмотрев на печенье, Герхарт рассеянно дотронулся до одного — от масла заблестели кончики пальцев.
Сидевший у него внутри несчастливый человек вот-вот возьмет верх благодаря своим скрытым знаниям и сдерживаемой ярости. Молодой человек и его несбывшиеся надежды. Переполненный любовью, не получавшей поддержки. Этого человека взволновало упоминание имени Брайана Андервуда Скотта, но в гостиной сидел Герхарт Пойкерт.
Год за годом он жил своими мелкими занятиями и регулярно принимал гостей. Сначала ему было страшно, посетителей он разглядывал внимательно и испуганно. Его постоянно преследовал страх, что его убьют, — пропали силы, сон и желание жить. Когда этот этап остался позади, он на несколько лет погрузился в заманчивое вялое бездействие. В этот момент он начал считать и устраивать тренировки — так мерно текли дни. И в повседневности он забыл, зачем он здесь, где он находится и почему никогда ничего не говорит. Он просто-напросто ничего не говорил. Он ел, спал, слушал радио — и детские передачи, и радиоспектакли, — смотрел телевизор, когда он появился, порой улыбался и спокойно сидел, в то время как остальные мастерили поделки из ротанга или переплетали книги заведующей. Он мог много часов подряд просидеть сложа руки — с чистым разумом и душой. Он стал Герхартом Пойкертом, а порой — Эрихом Блуменфельдом.
В первые годы пребывания во фрайбургской больнице он жил и дышал ради мелких фрагментов истории, фильма, спектакля или книги. Но всякий раз, когда истории набирали обороты, они стопорились. Он терял связующую нить и не мог двинуться дальше. Все больше деталей сбивали его с толку и уплывали в туман. Сливались герои и люди, имена исчезали и заменялись другими, события теряли смысл. А потом он все это забросил. Над незаконченными и исковерканными историями все эти годы висел лишь один-единственный вопрос, нелепо вновь и вновь приходящий ему на ум и мучивший: как же звали вторую жену Дэвида Копперфилда?
Однажды и этот вопрос канул в прошлое, в туманную дымку бессмысленности и забвения.
Наконец, в истертой личности теплилась лишь одна искра настоящей жизни. Ощущение уверенности и счастья в их гармоничном единстве. Разжечь эту искру могла лишь Петра, всегда находившаяся рядом, — милая девушка, которая незаметно повзрослела и всегда нежно и мягко гладила его по щеке. Только она и оставалась от его мечтаний и радости.
Хрупкая женщина всегда говорила так, словно он был частью ее жизни. Она рассказывала о своей жизни, о своих радостях и печалях. Происходило много всего, чего он не понимал. Она говорила о странах, про которые он никогда не слышал, и людях — актерах, президентах и художниках, — о чьем существовании он и не подозревал.
