Кампания продолжалась. В середине сентября германские войска подошли к Парижу. Французская столица представляла собой одну из мощнейших крепостей Европы, внешнюю линию обороны которой составляли прекрасно укрепленные и снабженные многочисленной артиллерией форты. Тем временем на неоккупированных территориях страны начали в спешном порядке формироваться корпуса новой, республиканской армии. Немцы оказались в сложной ситуации: их основные силы были разделены между Мецем и Парижем, осада которых пока не приносила результатов. Значительные контингенты необходимо было выделить для охраны пленных и наведения порядка в собственном тылу. Уверенность в том, что победа уже достигнута, таяла с каждой неделей.
Главная квартира остановилась в Версале. Огромный королевский дворец был превращен в лазарет. Бисмарк со своими сотрудниками занял виллу, принадлежавшую текстильному фабриканту. Комната, в которой он жил и работал, была все время натоплена до весьма высоких температур. Окна выходили в сад. Вставал Бисмарк обычно поздно, далеко за полдень, и садился за работу. В шесть часов вечера все сотрудники собирались на совместную трапезу; канцлер, как всегда, отличался отменным аппетитом и постоянно жаловался на скудный рацион. Поздно вечером Койделл частенько играл ему на пианино. Ночью Бисмарк иногда совершал пешую прогулку по прилегавшему к вилле небольшому саду; дневные прогулки верхом по Версальскому парку были весьма редким развлечением.
Состояние здоровья главы правительства вновь ухудшилось. Первыми это почувствовали его ближайшие сотрудники. Однажды за небольшую оплошность Бисмарк устроил Абекену и Койделлу настоящую выволочку, заявив: «У вас беспорядок в документах. Мы не на развлекательной прогулке. Если вы намерены бросить меня в беде и разозлить настолько, что я заболею, то момент выбран плохо — сейчас меня трудно заменить»
[420].
Куда больше его раздражали военные. Еще в сентябре Бисмарк жаловался на то, что его ущемляют в вопросах снабжения и расквартирования, а также не приглашают на военные совещания. «Я уже потому должен знать обо всех военных делах, чтобы мог своевременно заключить мир!» — горячился канцлер
[421]. Можно понять Мольтке, который со сложными чувствами узнавал о таких претензиях со стороны сугубо гражданского человека, пусть и главы правительства. Тем более что сам канцлер, в свою очередь, не информировал шефа генерального штаба о политических и дипломатических делах. До определенного момента Мольтке держал Бисмарка на строжайшей информационной диете, и лишь 15 октября распорядился направлять канцлеру копии телеграмм, которые отправлялись из главной квартиры германской прессе. Это было сделано лишь после настойчивых просьб канцлера, которому надоело черпать информацию о происходящих событиях из газет.
В конце сентября Бисмарк впервые встретился с французским министром иностранных дел Жюлем Фавром, который заявил о готовности заключить мир, но отказался даже обсуждать уступку французской территории. Такая позиция была неприемлемой для Бисмарка, и он решил надавить на своего собеседника угрозой бонапартистской реставрации. «Бонапартистскую карту» он продолжал разыгрывать и в дальнейшем. Наполеон III находился в плену в Германии, императрица с наследником престола — в эмиграции в Англии; никто из них не отказывался от надежды вернуть себе трон. В октябре Бисмарк попробовал договориться с осажденным в Меце маршалом Базеном, имевшим в распоряжении целую армию и хранившим верность бонапартистскому режиму, и со свергнутой императрицей. Речь шла о том, чтобы двинуть войска Базена на Париж, раздавить республиканцев, а затем заключить мир с вернувшимся на трон Наполеоном. Для этого генерал Бурбаки был пропущен из Меца в Лондон, где находилась Евгения. Обратно же военные — в первую очередь принц Фридрих Карл, младший брат короля — его не пустили, опасаясь лишиться славы покорителей Меца. Принца поддерживал Мольтке, который считал все вопросы, связанные с капитуляцией Базена, делом чисто военным и не имевшим никакого отношения к канцлеру.
В течение осени 1870 года Бисмарку пришлось активно действовать сразу на нескольких направлениях. Первым из них было достижение приемлемого мира. Вторым являлось дипломатическое обеспечение кампании. Войну следовало закончить как можно быстрее, избежав какого-либо вмешательства со стороны других европейских держав. Третьей задачей было ведение переговоров о формировании единого немецкого государства. Все эти процессы сильно зависели от развития ситуации на театре военных действий, что заставляло Бисмарка стремиться к определенной степени контроля над происходившими там процессами. А это вело к неизбежному столкновению с военными, которые рассматривали его действия как беспардонное вмешательство самонадеянного дилетанта в сферу, которая его совершенно не касается.
Отношения между Бисмарком и Мольтке становились все хуже. «Их разделило глубокое несходство их натур, — отмечал Штош. — Они относятся друг к другу весьма негативно, и лишь с трудом удается вести общие дела. Мольтке — человек благородного спокойствия, Бисмарк — страстный политик»
[422]. Шеф генерального штаба обходил конфликт молчанием, канцлер в свойственной ему манере шумел о заносчивых «полубогах» из генерального штаба, которым вскружил голову собственный успех, о «стратегах из классной комнаты», о «профиле хищной птицы» у Мольтке… Впрочем, до определенного момента он все же сохранял уважение к генералу и писал, что «генеральный штаб мне вообще не нравится, кроме хорошего и умного старого Мольтке; его офицерам успех ударил в корону, и я часто боюсь, что подобная завышенная самооценка еще повлечет за собой наказание; именем Мольтке прикрываются другие, а сам он уже стар и пускает все на самотек»
[423]. Но к концу октября Бисмарк понял, что шеф генерального штаба является его основным противником, а вовсе не ширмой для своих сотрудников. Отношения двух деятелей испортились окончательно.
Тем временем ситуацию на фронте изменила капитуляция армии Базена, состоявшаяся 27 октября. В течение ноября общая расстановка сил постепенно менялась в пользу немцев. Французы выставляли в поле все новые и новые подразделения, с которыми германская армия с большим или меньшим успехом справлялась. Серьезно осложняли положение немцев откровенная враждебность населения и действия франтиреров, которые заставляли выделять для борьбы с ними значительные силы. Бисмарк считал необходимым жесточайшие меры против партизанского движения. Колониальных солдат французской армии он называл «хищными зверями, которых нужно убивать», «наиотвратительнейшими чудовищами»
[424], «крайне сожалел о том, что приходится брать в плен, а нельзя тотчас же убивать»
[425] и подумывал о том, чтобы отказаться от Женевской конвенции.
