Мама и папа замерли, неловко переглядываясь между собой.
– Это… какая-то бессмыслица, – выдавила мама. – Она же отлично учится! Я имею в виду, на днях она получила девяносто два балла за контрольную по математике. Мы даже повесили листок с ее работой на холодильник! Как она может получать почти сотку за контрольную и при этом так писать?
– Ученики с дислексией иногда обрабатывают и воспринимают информацию по-другому, – объяснила мисс О’Доннелл. – То, как Клодия решает математические задачи, отличается от того, как она осознает текст сочинения.
Мама покачала головой, силясь найти слова.
– Но у нее никогда раньше не было проблем, а ведь она учится в этой школе с первого класса, – сказал папа. – Разве вы не должны были заметить это уже давным-давно?
– Да, – фыркнула мама, – как это не засекли на всех стандартных тестах, которые вы устраиваете каждый год?
– Возможно, она как-то незаметно проскочила их, – сказала мисс О’Доннелл, мрачно взирая на мистера Хилла.
– Учитывая, сколько учителей сталкивается с ней каждый день, я не понимаю, как моя дочь ухитрялась так ловко всех обманывать и это заметили только в последний год перед переходом в старшую школу, – прорычала мама.
– Иногда подобные проблемы выражаются и в другой форме – например, как рассеянность, – осторожно начал мистер Хилл. – Это может объяснить некоторые сложности в поведении Клодии за последний год.
Папа удержал маму, не дав ей наброситься на них.
– Сложности? Вы имеете в виду тот случай, когда вы позволили этим придуркам фотографировать мою дочь, а потом выложить эти фотки в интернет? Или когда тот парень лапал ее за зад? Это вы называете «сложностями»? У нее было полное право оторвать этому негодяю уши!
– Да, но это была не единственная драка, в которой она участвовала, – возразил мистер Хилл.
Мама опустила взгляд, уставившись на свои ладони. Выражение ее лица смягчилось. Папа переводил глаза с меня на нее. Я затаила дыхание.
– Минутку, какие еще другие драки? – спросил он.
– Поговорим об этом позже, – шепнула мама, не глядя на него. Папа покачал головой и поджал губы.
– И как же положено действовать в такой ситуации?
– Что ж, как я уже сказал, есть определенные официальные шаги и процедуры, – ответил мистер Хилл. – Но, когда мы со всем разберемся, Клодия будет идентифицирована как ученица с нарушением обучаемости, а значит, придется предпринять некоторые дополнительные меры для того, чтобы она справилась с учебой.
На глазах у меня копились жгучие слезы. Теперь, когда я осталась без своего защитного пузыря, каждая косточка тела ныла от желания убежать и спрятаться в палатке у меня в комнате. Вместе с Мандей. Без нее мир был слишком грубым и жестким.
– Я знаю, что сейчас это может показаться не таким хорошим, как есть на самом деле, – с печальной улыбкой заметила мисс О’Доннелл.
– Я не понимаю, каким образом то, что мой ребенок так долго страдал от подобной проблемы и этого никто не замечал, может оказаться чем-то хорошим, – возразила мама, хотя и не так яростно, как прежде. – Это явно влияет на ее учебу и может повлиять на поступление в старшую школу.
– Вы правы. Жаль, что мы узнали об этом только сейчас, когда уже стало слишком поздно, – сказала мисс О’Доннелл. – Но тот, кто знает, уже наполовину победил. Клодия – чрезвычайно талантливая ученица, это отметили все учителя. Если принять все нужные меры, она, несомненно, добьется успеха.
– И мы сделаем все возможное, чтобы она достойно выпустилась из средней школы, – добавил мистер Хилл.
– Думаю, это лучше обсудить частным образом, – вздохнул папа и встал. Учителя отшатнулись, потрясенные его ростом и могучим телосложением. – Спасибо, что уделили нам время. Идем, Клодия.
Мы втроем молча дошли до машины, и тут мама не выдержала.
– Ну, они и обнаглели! Сначала обвиняют нас в том, что мы делаем за нее домашку, потом признаю́тся в том, что облажались, и заявляют, будто все хорошо. Хорошо? Как они могли за все это время не заметить того, что было у них прямо под носом?
– Не сейчас, Джанет, – вздохнул папа.
– И этот мистер Хилл заявляет, что они сделают все, чтобы «она достойно выпустилась из их школы»… Такое впечатление, что они собираются избавиться от нее, спихнуть кому-нибудь другому вместо того, чтобы попытаться ей помочь. Похоже, их больше беспокоит собственный рейтинг, чем проблемы нашей дочери!
Отец развернулся к ней.
– Джанет! Я же сказал: не сей-час!
Мама забыла закрыть рот. Папа выдохнул и направился к машине.
Мы молча сидели, не трогаясь с места, почти десять минут. Папа погрузился в свои мысли, сжимая рулевое колесо. Мама громко вздохнула и защелкнула пряжку ремня безопасности.
– Я не понимаю, чего ты вдруг на меня разозлился.
Папа повернулся к ней, прищурив глаза.
– Драки в школе? Ты ни слова не говорила мне об этом. Что еще происходило, пока меня не было? О чем еще ты умалчивала? О чем еще лгала?
Мама холодно взглянула на него и скрестила руки на груди.
– Отвези меня домой.
Папин взгляд смягчился. Он знал, что зашел слишком далеко. Откашлявшись, включил двигатель машины. Когда мы проезжали мимо «Эд Боро», мои мысли снова переключились на Мандей. Ничего этого не случилось бы, если б она была рядом и помогла мне. Никто и никогда ничего не узнал бы. Я поверить не могла, что она вот так взяла и бросила меня на всеобщее растерзание. Она знала, что нужна мне. Она знала!
– Папа, ты уже поговорил с отцом Мандей? – выпалила я.
– Тебе следует беспокоиться не о подруге, а о своих оценках. Я больше ничего не хочу слышать об этой девчонке. Больше ни слова о Мандей, пока не начнешь снова получать хорошие оценки. Понятно?
Декабрь
Не так давно я видела Джейкоба Миллера. Он выходил с какой-то девушкой из кинотеатра у станции метро «Гэллери-Плейс» в Чайнатауне. Мы не виделись с тех пор, как это случилось, – когда полиция допрашивала всех насчет Мандей.
После того как ее нашли, он попал в немилость. Перевелся в другую школу, был вышвырнут из баскетбольной команды, начал курить, пил так, что едва на ногах держался. Как сказала бы мама, уже не мог отличить локоть от собственной задницы. Говорят, что случившееся сильно изменило его. Я в это не верю. Мне кажется, он по-прежнему использует Мандей. Но если это его действительно изменило, то и ладно. Надеюсь, приложило его по мозгам с той же силой, с какой он словесно прикладывал Мандей. И мне его ничуть не жаль.
Но мама говорит, что любой человек заслуживает прощения.
Вот почему, если б мама была цветом, то определенно розовым – цветом доброты. Нежным цветком, ярким пузырем жвачки, двумя шариками земляничного мороженого. Этот девичий глупый цвет становится глубже от любви, пока не принимает оттенок фуксии – яркий и отважный, неукротимый.
