– Хочешь взять что-нибудь? Чтобы помнить ее?
Эти слова пробили брешь в моей напускной браваде.
– Помнить ее? Ты хочешь сказать… что она больше не вернется?
Эйприл не произнесла ни слова, просто продолжала смотреть.
Моя нижняя губа задрожала, из глаз потекли слезы. Я наклонилась вперед, боль в груди была невыносимой. Мне нужно было так многое сказать ей! Мне нужен был еще хотя бы один день, хотя бы одна минута…
Моя рука соскользнула, ударившись обо что-то твердое под подушкой. Дневник Мандей, такой же, как тот, что она подарила мне. Розовый, с блестками и завитками. Я коснулась золотистого замочка. Всхлипнула:
– Где ключ?
Эйприл со вздохом потерла свои плечи.
– Все еще у нее.
Я прижала дневник к груди, а потом встала и запихнула его в свой рюкзак.
– Где она? Просто скажи мне! – взмолилась я. – Ее забрала опека? Она у своей тети? Просто скажи!
Эйприл сглотнула; взгляд ее был диким и отчаянным, в глазах стояли слезы. Я шагнула ближе к ней. Она могла в любой момент упасть, и я была готова ее подхватить.
Но тут скрипнула входная дверь – и со стуком захлопнулась. Прогремел голос миссис Чарльз, перекрывая гудение морозильника:
– Эйприл! Где тебя черти носят?
Мы ахнули, потом затаили дыхание.
– Черт, она вернулась!
За год до прежде
Пока мы ехали на машине, чтобы завезти Мандей домой, то всегда выбирали какую-нибудь песню в стиле гоу-гоу, чтобы распевать ее во весь голос. Чаще всего в воскресенье после обеда ставили на повтор Pieces of Me группы «Рэр эссенс». Папа барабанил в такт и смеялся, когда мы пытались взять ноты из ремикса Эшли Симпсон.
– Викторина, юные леди! – сказал он, приглушив музыку. – Какой известный гоу-гоу-бэнд начинал здесь, в «Эд Боро»?
Я пожала плечами и посмотрела на улыбающуюся Мандей.
– Я не знаю. Кто?
– «Джанк ярд», – засмеялась она. – Все это знают!
– Правда?
– Ага, – подтвердил папа. – Когда-то, в детстве, я смотрел, как они играют. Когда они начинали, у них не было ничего, кроме мусорных баков и ложек. Они даже звали меня к себе.
– Правда? А почему ты не присоединился? Мы были бы богаты!
Папа засмеялся.
– Ну, моя мать хотела, чтобы я пошел в колледж, и я был бы полным дураком, если б отказался от учебы параллельно с футболом. Но после травмы спины вернулся домой, увидел их концерт – и подхватил все с того места, на котором бросил. Музыка – забавная штука; она напоминает тебе о том, что ты считал потерянным.
Когда мы достигли въезда в «Эд Боро», папа притормозил. Вместо музыки теперь слышалось громкое скандирование. Растущая толпа протестующих несла огромные ярко-зеленые плакаты: «СОХРАНИМ “ЭД БОРО”! Это община! Это наш дом!».
– Нам нужен ремонт, а не разрушение! – кричал мужчина с мегафоном.
– Папа, что происходит? – спросила я, опуская окно.
– Не знаю, Горошинка, – пробормотал он, останавливая машину рядом с человеком, раздающим листовки. – Алло, приятель, что тут творится?
Человек покачал головой.
– Городские власти утвердили законопроект.
– Черт, правда?
– Смотри! Там Эйприл! – прошептала Мандей, указывая в окно.
Она стояла на углу с коляской, в которой лежала Тьюздей; рядом вертелся Огаст, дергая себя за одежду так, словно она жгла его кожу. Мы с Мандей выскочили из машины и побежали к ним.
– Эйприл, что происходит? – спросила Мандей, еще не добежав. Она фыркнула, махнув рукой в сторону толпы.
– Белые пытаются купить «Эд Боро».
– Что? – ахнула Мандей. – Что это значит? Они что… правда, могут это сделать?
Эйприл пожала плечами, подоткнув поплотнее одеяльце Тьюздей.
– Правительство может сделать все, что захочет. Здесь ничего никому не принадлежит.
Мандей побледнела. Веселая девушка, вместе с которой мы пели на заднем сиденье машины, куда-то подевалась. Толпа продолжала скандировать; у микрофона сменялись ораторы, рассказывая об уведомлениях о выселении, бульдозерах, которые сравняют «Эд Боро» с землей и превратят его в парковку. Мое сердце сжалось при виде репортеров с камерами.
– Так нам… придется уехать? – спросила Мандей срывающимся голосом. – Они выкинут нас из нашего дома?
Эйприл моргнула, словно кто-то хлопнул в ладоши у нее перед лицом. Затем взяла Мандей за плечо и наклонилась, чтобы посмотреть ей прямо в глаза. Это было самое открытое проявление теплых чувств, которое я когда-либо видела со стороны Эйприл по отношению к Мандей.
– Дей-Дей, успокойся. Не волнуйся об этом. Ничего не случится.
Мой желудок сжался сильнее, ледяная ревность поползла по жилам. Это я, а не Эйприл должна была успокаивать Мандей.
Мандей погладила Огаста по головке, но тот вывернулся из-под ее ладони.
– Но куда нам идти?
– Ты можешь остаться у нас, – поспешила предложить я и попыталась взять ее за руку. – Я могу спросить у мамы с папой.
Эйприл сощурилась.
– Не нужно их ни о чем спрашивать. Мы не из этих!
Мандей отвела глаза и выпустила мою руку.
– Клодия, наверное, тебе… сейчас лучше вернуться домой, – пробормотала она.
Стена, воздвигнутая ею, была похожа на фиолетовый дым. Я думала, что мы делимся всем, что между нами нет и не будет никаких секретов. Эйприл взяла Мандей за подбородок и заставила ее поднять голову.
– Эй, я же сказала – не волнуйся об этом, ясно? Я обо всем позабочусь. Разве я всегда не забочусь обо всем?
– Да, – ответила Мандей, сглатывая слезы.
Эйприл сделала глубокий вдох и окинула взглядом толпу. Заметила группу парней, ошивающихся возле дорожки, ведущей к спортивным площадкам. Прикусив губу, поморщилась, как будто порезалась.
– Отвези Тьюздей домой, – приказала она. – Здесь холодно.
Мандей проследила за ее взглядом и нахмурилась.
– Эйприл… не надо.
– Не надо что? – непонимающе спросила я.
Эйприл и Мандей разделяли между собой некое тайное знание. Но этого не могло быть, ведь такая связь существовала только между Мандей и мною. Верно?
– Ты же знаешь, в этом году я потратила кучу денег на вашу форму, – сказала Эйприл. – А теперь отвези Тью-Тью домой. Я скоро приду.
Она быстрым шагом направилась прочь, прежде чем Мандей успела остановить ее. Она, придавленная разочарованием, лишь смотрела ей вслед.
