БЗ-З-З-З-З.
– А Тьюздей? – спросила я, пытаясь заглушить жужжание. – Как она?
Упоминание имени сестры заставило Эйприл напрячься – инстинктивное движение, за которое я больше не могла ее винить. Только не после того, что им пришлось пережить.
– Лучше. Она теперь учится в школе. Ходит на терапию. Мы… обе ходим.
Мы встретились взглядами, и спокойствие этого момента согрело мне душу.
– А меня приняли в Кардозо. Осенью пойду туда учиться. И… я тоже на терапии.
Она улыбнулась – на этот раз совершенно искренне.
– Хорошо. Может быть, теперь ты останешься с нами подольше.
* * *
Закулисное пространство перед любым выступлением представляет собой безумный цирк: визжащие девушки, их суетящиеся матери, витающая в воздухе пудра, жгучие огни подсветки. Вот почему папа выглядел, как слон в стеклянном игрушечном домике, пробираясь между танцовщицами в пышных пачках и сверкающих блестками головных уборах.
– Папа?
Он заметил меня возле гримировального столика в углу и помахал рукой.
– Привет, Горошинка.
– Что ты здесь делаешь? Мама уже сидит на своем месте.
– Да, знаю, я ее сам туда проводил. Ты выглядишь… прекрасно.
Я посмотрела на свое шелковое белоснежное платье, доходящее до колен. Оно струилось и двигалось поверх моих бедер, словно вода, отливая едва заметным серебристым блеском. Ногти я накрасила в тон своей помаде и теням для век – морозно-розоватым цветом.
– Спасибо.
– Нервничаешь? Знаешь, я всегда волнуюсь перед выходом на сцену.
Если б он сжал мои руки хоть чуть-чуть сильнее, с них закапал бы пот. Я взглянула на черную дверь, ведущую на основную сцену, и вздрогнула от грома аплодисментов.
– Ну, немного… Мне выходить только через полчаса.
– Что ж, я собирался дождаться конца выступления, чтобы отдать тебе это, но потом подумал… а почему не сейчас, раз уж тебе нечем занять время?
Он достал папку в картонном переплете и протянул ее мне, словно букет цветов.
– Что это? – засмеялась я. – Еще одна раскраска?
Он пожал плечами. Я открыла папку – и обнаружила в ней стопку черно-белых ксерокопий страниц из дневника Мандей.
– Папа! – ахнула я.
– Это не оригинал, но все же лучше, чем ничего.
Я пролистала страницы, потом кинулась ему на шею, пытаясь объятиями выразить всю силу своей любви к нему, и воскликнула:
– Спасибо, папа! Спасибо тебе огромное!
Клодия накрасила мне ногти цветом, который называется «вишневая бомба». Она даже нарисовала на кончиках крошечные вишни. Она как художница, или вроде того. Она такая классная! И картинки, которые она рисует, тоже красивые. Она не знает, но я храню некоторые ее рисунки в ящике своего стола. А как она танцует! На всех выступлениях она просто… ух ты!
Но я хотела бы, чтобы она не была все время такой напуганной. Она боится, что люди станут относиться к ней по-другому из-за того, как она читает и пишет. Но если б они знали ее, то увидели бы, какая она умная и клевая. Тогда все захотели бы с ней дружить. Не могу поверить, что из всех людей в мире она выбрала своей лучшей подругой меня – МЕНЯ! Ну, мы даже не просто лучшие подруги, мы скорее как сестры.
– Ты готова? – спросила Меган, останавливаясь рядом со мной у гримировального столика. – Или так и собираешься весь вечер просидеть, уткнувшись носом в эти бумажки?
Сидеть, держа на коленях копию дневника моей лучшей подруги, читать его, почти не путаясь в словах, – это было похоже на рай. Я просидела бы так целую вечность, если б могла. Я сделала глубокий вдох и сунула папку в свою сумку, пытаясь сдержать широченную улыбку.
– Да, я готова.
Меган покачала головой.
– Не могу поверить.
– А? Со мной что-то не так?
– Я имею в виду – не могу поверить, что ты здесь, – пояснила она, опираясь на столик. – После всего, что случилось! Не знаю, что бы я делала… если б такое случилось с Кит-Кат.
Она была права. Мне следовало быть грудой разбитого стекла, лежащей в углу и ожидающей, пока уборщики придут и сметут меня в ведро. Только одно заставляло меня двигаться вперед – Мандей.
– Ты бы танцевала, – ответила я, пожав плечами. – Потому что, если б ты этого не сделала, она надрала бы тебе задницу.
– Черт, и правда… – Мы несколько секунд смотрели друг на друга в зеркало, потом захихикали. – Ладно, ты идешь следующей.
– Ты будешь смотреть?
– А то ты не знаешь! Давай, сделай это. И не забывай улыбаться.
Я не забывала. Я улыбалась во время каждого разворота, высоко держа голову, во время каждого прыжка, чувствуя, что Мандей танцует вместе со мной. Танцует в искрящемся платье лавандового цвета, и ее улыбка сияет всем. Я вкладывала свое сердце, свою душу, всю свою любовь в каждое движение. Как в прежние времена, мы двигались совершенно синхронно, наслаждаясь каждым моментом, до самого финала, когда мы поклонились неистово аплодирующему залу.
Мама, папа и Майкл сидели в первом ряду, хлопая и крича громче всех.
Позже
Дорогая Мандей!
Я уже давно ничего тебе не писала. Уверена, ты знаешь, почему.
Но слушай! В прошлые выходные, на ежегодной квартальной вечеринке, папина группа играла тот зажигательный сет и все танцевали. Пришла даже куча народу из тех, кто переехал куда-то. Даже Эйприл и Тьюздей! Это было как встреча большой семьи. Видела бы ты Тьюздей – она танцует совсем как ты.
Я хожу к терапевту каждую неделю, и она говорит что-то насчет того, что мне нужно завершение. Кажется, я знаю, где его взять, но никому это не понравится.
P. S. Видишь, как хорошо я теперь пишу? Я даже помогаю своим друзьям в УЦ.
– Ты уверена, что хочешь послушать это? Прямо здесь и сейчас?
Я пристально смотрела на дом. Дом Мандей. Окна были заколочены, дверь свисала с петель, словно кривая скобка, удерживаемая толстой цепью и амбарным замко́м. Тонкие серые облака висели в небе, птицы чирикали на дереве, отбрасывавшем на тротуар узорчатые тени. Мне помнилось, что оно выглядело намного выше.
Я повернулась к Майклу, который почти упирался головой в крышу машины. Его отец исполнил обещание и купил ему новенький «Додж Чарджер», сплошь черного цвета. Майкл заботился о своей машине лучше, чем некоторые люди о своих детях.
– Сколько раз нам еще это обговаривать? – Я вздохнула.
– Я знаю, но надо ли… – он оглянулся через плечо, – делать это прямо здесь? Даже мне нелегко переварить это.
