– Когда Петенька с крыши-то упал, да так неудачно – спину сломал, Нюрки дома не было. Крики-то его соседи слышали, да кто ж к Игнатовым по доброй воле пойдет?
* * *
Соседи видели, как свалился Петька с крыши. Так бы, может, и не углядели, только еще на крыше сидя начал он кричать не своим голосом, а потом и свалился с нее. Кинулись было к нему на помощь, да войти побоялись. Отловили сорванцов и послали их Нюрку разыскивать. Те нашли и привели ее.
Прибежала Нюрка, кинулась к брату. Сперва-то подумала – помер, ровно неживой он лежал, на земле раскинувшись. К груди-то припала – сердце стучит. Живой, значит. Ну, она его на одеяло перекатила, да волоком в дом оттащила. Покуда тащила, очухался Петька, стонать начал.
Дотащила его Нюрка до дома, на кровать с горем пополам затянула. А Петька стонет, на боль жалуется, что горит спина, жжется, болит сильно. А ногами-то и двинуть не может. И как в туалет ему надо – тоже не контролирует. Хуже младенца стал. Неделю криком кричал от болей в спине, Нюрка и не отходила от него вовсе. Опосля, как понял, что и сесть сам не может, без помощи-то, да и с туалетом беда, вовсе выть принялся. Сестру убить его умолял, Аринку проклинал проклятьями страшными. А толку-то что?
Хоть и следила за ним Нюрка, и мыла его то и дело, а все ж не могла она возле него все время сидеть. И огородом заниматься надо, и копейку попробовать заработать, и постирать тоже… А стирки теперь ой как много стало. Потому вскорости пошли у Петьки раны по телу, а после он и вовсе гнить начал заживо. Хорошо хоть, боли не чувствовал.
Через день, как Петька с крыши свалился, за ним жандармы пришли – солдатом-то он записался, а не пришел. Дезертир, значит. Ну, Нюрка им его и показала. Сперва-то они не поверили, думали, притворяется Петька. Стали ходить чуть не каждый день, да в разное время – проверяли, значит. А как ни придут – лежит. Да Нюрка стирает вечно пеленки его. Ну, поверили, списали.
А один жандарм, покуда ходил, на Нюрку глаз положил. А вернее, на дом ее. Дом-то большой, крепкий – Захар его на совесть строил, на века ставил. Да на то, что защиты у Нюрки никакой нету – брат больной только, а больше и никого – даже соседи, и те не знаются. Смекнул он, что кроме безропотной жены еще и служанку бесплатную получит. Вот и стал Виктор Егорыч к Нюрке захаживать. А вскоре и замуж позвал.
Пришел уж по осени, с утра – Нюрка только-только печку растопила да белье замочила, воды наготовила брата с утра помыть, а тут и женишок припожаловал.
– Здравия тебе, Анна Захаровна, – серьезно сказал, с брезгливостью глядя на лоханки с бельем замоченным.
– И Вам утречко доброе, – улыбнулась Нюрка. – Пошто пожаловали, Виктор Егорыч? Али помощь какая надобна?
– Пожаловал я, Анна Захаровна, и верно, не просто так. Руки твоей просить пришел. Коли согласная ты, то в ближайшее воскресенье обвенчает нас местный поп, о том с ним уже говорено.
У Нюрки из рук ведро выпало. Не ожидала она, что ее замуж-то позовут. И старая уж – двадцать пять лет уж минуло, у иных к тому времени по шесть-семь деток имелось, и проклятие, да и… Кто он, а кто она? И что делать-то? Отказать? А счастья хотелось… Мужа хотелось, деток… Может, сжалилась наконец Аринка? Простила ее, непутевую? Мужа вон дает, да какого!
Конечно, Нюрка согласилась. Только сразу оговорила, что брата она не бросит, с ними он жить станет. Виктор Егорыч поморщился, но свое высочайшее соизволение на то дал. Однако условие жене будущей поставил – чтоб запаху от брата он не чуял. Нюрка то клятвенно пообещала.
Стали они жить вместе. Плохо жили – Нюрка к мужу иначе, чем по имени-отчеству, и не обращалась, заместо служанки бесплатной у него была. Жил он как барин – на всем готовом. Дрова Нюрка колола, траву Нюрка косила, в огороде Нюрка и в доме Нюрка. А он придет, курицу ей, али мяса кусок кинет, да велит пожарить ему. Сам наестся, а жене что осталось, ежели оставалось чего. Петьке и вовсе ничего не доставалось – однажды Нюрка пикнула, что брату тоже есть что-то надо, так он нагайку достал да отходил ее от души, заявив молодой жене, что он брата ее кормить не собирается, помрет – туда и дорога.
Стала Нюрка тайком от мужа еду прятать да себе да Петьке готовить. Где кусочек мяса отрежет, где крупы горсточку отсыпет, а как тот из дома уйдет, и сварит чего. Так и жили. А вскоре Нюрка понесла. Муж, как узнал, и вовсе жену лупить стал смертным боем. Петька, глядя на то, пытался ругаться, а что он сделать-то мог, калека немощный? И ему доставалось. Виктор Егорыч Петьку бить старался по плечам, голове да лицу – чтоб чувствовал, да запоминал, что хозяину слово поперек сказать нельзя. Да Нюрке у него на глазах еще добавлял – чтоб оба место свое знали.
Как пришло Нюрке время рожать, спряталась она в бане. Повитуха-то к ней не пошла, побоялась. Двое суток мучилась страшно, но родила дочь. С трудом, с болью адской, с муками страшными. Все это время Петька без воды да еды лежал, мокрый да грязный. Тока Нюрка с дочерью в дом вошла, как муж с нагайкою к ней кинулся – воняет от братца твоего, убирай его из дому. Отлупил Нюрку как следует, та только дочь новорожденную прятала, но все одно и ей досталось. Жалеть жену и дочь, а уж тем паче брата жены, калеку беспомощного, Виктор Егорыч не собирался.
Прожили они так-то еще года два. За то время Петька приноровился с бересты всякое делать – хоть чуть сестре помочь. Да стул они с Нюркой удумали – Нюрка ножки-то чуть подпилила, да колесики махонькие Петька к ним приладил. Палки прибил по бокам, чтоб вбок не упасть, да веревку – привязывал себя, чтоб вперед-то не завалиться совсем. Петька похудел сильно, совсем легкий стал, так Нюрка с ним теперь справлялась – на стул его сволокет, сесть поможет, да на улицу вывезет – и брату радость, и ей облегчение великое – хоть постель вымоет да высушит, да постелет как следует.
К тому времени Нюрка еще одну дочь родила. Разрывалась между детьми, братом и мужем. Не единожды, сжимаясь в комок под его тяжелыми ударами, женщина жалела, что замуж за него пошла. И всякий раз покорно молчала – лишь бы дочерей да брата не тронул, бить не начал, хотя и им доставалось тоже. Детям – за то, что плакали, а Петьке – чтоб и пикнуть не смел.
А весной раннею, тока снег сходить начал, царь-батюшка от престола отрекся. Скока шума было! Виктор Егорыч и вовсе возлютовал. Ходил мрачный, как сыч, со службы приезжал пьяный, едва из коляски вываливался, но даже тогда Нюрку нагайкой стегануть умудрялся – на большее-то сил не хватало. А ежели почти стрезву возвращался – тут беда была.
Олька, старшенькая, бегом к Петьке бежала да за него пряталась, словно мышь, боясь отцу на глаза показаться. Нюрка малую совала куда-никуда, но лишь бы подальше – чтоб не пикнула. Петька на своем стуле старался повернуться так, чтоб Ольку прикрыть, ежели что. И все затихали, будто мыши, со стенами слиться старались. Но не помогало. Нюрке, конечно, больше всех доставалось. Ну, да она и специально его на себя отвлекала, когда видела, что глаза у мужа сужаются да кровью наливаются, когда на брата глядел. Вот тогда возьмет, да сронет горшок, или ухватом об пол грохнет. Муж забывал про детей и брата, и на Нюрку начинали сыпаться удары. Спустив пар, Виктор Егорыч отдыхать изволил.
