За едой Таннак принялся перечислять все, что требовало починки. Берт прикинул, что особых сложностей, судя по всему, не предвидится. Вообще странно получается: землянину, чтобы заменить и устранить какую-нибудь мелкую неисправность, нужно, как правило, минут пять-десять, а марсиане могут проломать над ней головы целый день – и все попусту. Вдобавок они ни за что не станут изобретать новых подручных средств – зачем, когда есть старые? Такими уж уродились. Может быть, эта черта характера, заодно с несвойственной землянам пассивностью, объясняется тем, что марсиане никогда не были на своей планете господствующей расой (до тех пор, пока господствовать стало практически не над кем)? Марсом правили загадочные Великие, которые построили каналы, обрушившиеся ныне башни и превратившиеся в пыль города; Великие, которые исчезли сотни, если не тысячи лет назад и под властью которых, похоже, не надо было ничему учиться: чего ради, если Великие могут сотворить что угодно? И древняя традиция ничегонеделания продолжает существовать по сей день. Порой Берту казалось, что здесь присутствует нечто вроде подсознательного табу. Марсиане поминали Великих чуть ли не через слово… Любопытно бы узнать, кто такие Великие на самом деле и как они выглядели; но спросить не у кого, никто не ответит.
После еды Берт вышел наружу, развел костерок и достал из мешка инструменты. Марсиане принесли ему дырявые кастрюли, сломанную мотыгу и прочую домашнюю утварь, что требовала ремонта, и разошлись по своим делам. С Бертом остались лишь трое детей, которые, сидя на земле, наблюдали за его работой, поглаживали мельтешивших у костра банникуков и забрасывали землянина вопросами. Им хотелось узнать, почему он не такой, как Таннак и другие мужчины, почему носит куртку и штаны, зачем нужна борода.
Берт начал рассказывать о Земле. Огромные густые леса, зеленые холмы, громадные облака, что плывут по голубому небу, лазурные морские волны с белыми барашками пены, горные ручьи, местности, где нет никаких пустынь, где по весне повсюду распускаются цветы, древние города, маленькие деревушки… Дети мало что понимали, а верить, пожалуй, почти совсем не верили, однако внимательно слушали. Берт настолько увлекся, что вспомнил об их присутствии, лишь когда подошедшая к костру Анника отослала детей к матери.
Ребятишки убежали, а женщина присела рядом с Бертом.
Солнце клонилось к закату, становилось все прохладнее, однако Анника, по-видимому, этого не замечала.
– Плохо быть все время одному, землянин, – сказала она. – В молодости еще можно позволить себе такую роскошь, но в зрелом возрасте пора образумиться.
Берт хмыкнул.
– Мне нравится быть одному, – отозвался он, не поднимая головы.
Анника глядела вдаль, на мерцающие колокольцы и на зеркальную гладь канала.
– Когда Гуйка и Заило были маленькими, ты тоже рассказывал им о Земле, но иначе, чем сейчас. В те дни ты описывал большие города, в которых жили миллионы землян; громадные корабли, что выглядели по ночам ярко освещенными замками; машины, передвигавшиеся по земле с небывалой скоростью или летавшие над ней; голоса, передававшиеся по воздуху, и прочие чудеса. А иногда начинал распевать странные, бестолковые земные песенки, чтобы насмешить девочек. Но сегодня ты говорил о другом.
– Говорить можно о многом. Повторяться вовсе не обязательно, верно?
– Важно не то, о чем ты рассказываешь, а то, почему ты это делаешь, – проговорила Анника.
Берт подул на уголья и поставил на них подлатанную кастрюлю. Он ничего не ответил.
– Во вчерашнем нет будущего. Нельзя жить вспять, – продолжала женщина.
– Будущее! Разве у Марса есть будущее? Он дряхлеет, умирает, и мы умираем вместе с ним, – бросил Берт.
– А разве Земля не начала умирать с того самого мгновения, как стала остывать? Однако на ней возникла не одна цивилизация..
– Ну и что? – с горечью в голосе спросил Берт. – Где они теперь?
– Если так рассуждать, лучше и не рождаться на свет.
– Может быть.
Женщина посмотрела на него:
– На самом деле ты так не думаешь.
– Ошибаешься. В моем положении думать по-другому не получается.
Над побережьем сгущались сумерки. Берт забросал уголья камнями и принялся собирать инструменты.
– Оставайся с нами, землянин, – предложила Анника. – Тебе пора отдохнуть.
Он изумленно уставился на нее, потом, скорее неосознанно, чем по зрелом размышлении, покачал головой. Давным-давно убедивший себя в том, что его удел – скитаться по свету, он предпочитал не задаваться вопросом, насколько в нем сильна тяга к странствиям.
– Оставайся, будешь нам помогать. Ты разбираешься в том, чего мы попросту не знаем. И ты крепок и силен, как двое наших мужчин. – Анника окинула взглядом поля за зданием. – Тут хорошо, а с тобой станет еще лучше. Появятся новые поля, будет больше скота. Ведь мы тебе нравимся, правда?
Берт застыл. Какой-то банникук осмелел настолько, что попробовал забраться к нему в карман. Он отогнал зверька взмахом руки.
– Да, я всегда возвращаюсь к вам с радостью, но…
– Что «но», землянин?
– Вот именно! Землянин… Мне тут нет места, поэтому я прихожу и ухожу и нигде не задерживаюсь.
– Место найдется, если захочешь. Ты сроднился с Марсом. Окажись ты сейчас на сотворенной заново Земле, она показалась бы тебе совершенно чужой.
Берт недоверчиво покачал головой.
– По-твоему, согласившись со мной, ты предашь память Земли? Считай, как тебе угодно. Я полагаю, что не ошиблась.
– Этого не может быть. – Он вновь покачал головой. – И потом, какая разница?
– Большая, – ответила Анника. – Ты потихоньку начинаешь понимать, что жизнь нельзя остановить только потому, что она тебя не устраивает. Ты – частичка этой жизни.
– К чему ты клонишь?
– Просто существовать мало. Пойми, существовать – значит брать. А жить – брать и отдавать.
– Ясненько, – с сомнением в голосе протянул Берт.
– Не думаю. В общем, и для тебя, и для нас будет лучше, если ты останешься. И не забудь про Заило.
– Заило? – недоуменно повторил Берт.
3
На следующее утро Берт отправился чинить водяное колесо, у которого его и нашла Заило. Девушка уселась чуть поодаль, на пригорке, оперлась подбородком на колени и стала наблюдать. Немного погодя Берт поднял голову, встретился с Заило взглядом – и тут с ним произошло что-то странное. Вчера Заило показалась ему ребенком, подросшим, но ребенком, сегодня же он смотрел на нее совсем другими глазами. Сердце бешено заколотилось в груди, рука дрогнула, и он чуть не выронил свой инструмент. Берт прислонился спиной к колесу, не в силах вымолвить ни слова. Впечатление было такое, будто прежде, чем он смог заговорить, прошло невесть сколько времени. Да лучше бы и не заговаривал – фразы какие-то корявые, неуклюжие…
