Побег не удался. Оставалось смириться со своей участью.
Глава 10
Холсты и свадьба
Марко не пришлось отдыхать после нескольких часов скачки по предгорьям и зимнему тракту туда-сюда. Сейчас он стоял перед большим, в полтора человеческих роста, полотном в мастерской Лодовико – один, в абсолютной тишине, потому что мессир Армандо вышел после некоторых наставлений и подсказок – вышел, чтоб не мешать.
Несмотря на приближение ночи, мастерская была максимально ярко освещена – свечи горели повсюду. И в огромной подвесной лампе, и в специальных канделябрах по бокам картины, и на каминной полке – где их только не было! Марко пытался выполнить распоряжение Совета – с северо-запада к Ледяным пустошам катилась волна лютого холода, на пути которой встречалось около десятка городов и бессчетное количество деревушек, хуторов и ферм. Совет спрашивал, нужна ли помощь кого-то из Третьего Храма, если мессир Лодовико недостаточно окреп после ранения.
Синомбре прочел бумагу, с надеждой покосился на мессира Армандо, но тот только улыбнулся уголком рта.
– Если я верно оценил твои способности – ты справишься.
– А если нет?
– Ну тогда, мальчик, – сухо ответил отец Лодовико, – первым городишкам и весям на пути мороза очень и очень не повезло, как и всем последующим. Разве только другие замерзнут позже. Я бы и рад помочь, но на полотне должна быть свежая отметка Печати Леонардо. Не забывай, у меня ее в нужном виде нет. Ты же чувствуешь, как быстро холодает – с самого утра?
– Но ведь я никогда не видел этих мест…
– Не имеет значения для истинного мастера, что он видел, а что нет. Нужное тебе сфумато написано прапрадедом Лодовико, Ди Йэло Первым, который специально для этого одолел многомесячный путь на север – сделать набросок, запечатлеть в памяти пейзажи и завершить картину уже по возвращении. С тех пор холод покорился сумарийцам. Ты думаешь, кто-то из нас, я или мой сын, побывали в тех местах, куда стремились десятки людей, а возвращались единицы? Уверяю тебя, нет. Пользуйся воображением и своим мастерством…
Легко сказать! Что-то эта рекомендация далековато ушла от работы с театральными декорациями! Там другое творчество. Сейчас Марко меньше всего думал о прекрасной белокурой девушке, оставшейся в одиночестве совсем рядом, за стеной. В самом начале ночи он слышал какие-то звуки, означавшие возню Бьянки с мебелью. Чего-то другого трудно было ожидать, по-хорошему, отвезти бы ее к родителям, и пусть бы куковала у них до свадьбы.
…и всего, что за ней последует…
Тьфу ты! Мысленно Синомбре дал себе подзатыльник – посильнее того, что достался Донателло в лесу при пререкании с фермерами. Он давно не был робким юношей – собственно, он никогда им не был, как и все дети, рано предоставленные сами себе, Марко взрослел и созревал крайне быстро. Также он постепенно осознал, что внешность мужчины не самое главное для соблазнения. Веселый нрав, остроумие, грамотная речь, умение видеть маленькие слабости женщин и потакать им, а еще щедрость, порой на блеск золота. При пустом кармане ее заменит другая щедрость, уже на любезности, ласки и комплименты. Но тут предстояло длительное время (как минимум до весны) быть рядом с той, кого изначально соблазнить не планировал. Также Марко некстати вспомнил про особу, что написала мессиру Армандо о бегстве Бьянки. Странно, что при репутации Лодовико у него имелась постоянная и, судя по всему, преданная любовница. Только бы держаться подальше от такой преданности, раз уж мэйс Ди Эстелар развлекается игрой с самым настоящим предательством той, кто явно считает ее близкой подругой! Если мессиру Армандо так нужен шпион в Первом Храме, пусть попробует поискать его… ее… через другую постель.
«Так. О женщинах я буду думать потом…»
Сейчас же перед Синомбре находилась картина, написанная почти четыреста лет назад. Картина, с которой слуги по приказанию мессира Армандо уже бережно сняли покров из плотной ткани, защищающий от пыли, и установили этот шедевр, заключенный в самую простую и гладкую деревянную раму, на специальные подпорки. Когда они вышли, Ди Йэло-старший дал краткое напутствие, указал на нужные краски… и все.
Марко как будто смотрел в сердце холода, душой уже пребывая в таинстве замысла того, кто написал картину, – Лодовико Ди Йэло Первого. Его последователи, были ли они потомками или просто сторонними мастерами, вносили точечные дополнения – виртуозно и последовательно, год за годом, слой за слоем, но так, чтобы сохранить целое. Перед восхищенным взором зрителя сияло грозное великолепие бескрайних снегов, ледяных глыб и торосов, состоящее из многообразия оттенков белого, голубого, серого, даже цвета морской волны над белым песком галантского побережья – в тех местах, где лед был спрессован тысячелетиями. Сверху разливалось бездонное синее небо, как будто вобравшее в себя мертвенно-холодное дыхание океана. Откуда каждый год к зиме приходит лютая, жесточайшая стужа? Говорят, хрустальную сферу небесного свода около пяти сотен лет назад продырявило какое-то космическое тело и вот в эту-то дыру и сквозит холодом вечности, когда в зимнее время сфера вместе с заключенной в ней планетой совершает положенный оборот. А осколки синего стекла небесной сферы можно и по сей день найти в северных краях.
Воображение и мастерство… Да будет так. Где-то там, на безжалостно сияющем синевой небе, в гигантской дыре хрустальной сферы зарождался полупрозрачный клубок стужи. Марко как будто видел его – между невероятно тонкими слоями покрывающих холст красок. Кисть из волоса колонка неистово, быстро, точечно и метко прошлась по полотну великого мастера. Мягкие лессировки построили защиту, углубили цвет, подарили новую жизнь красочному слою на дне мельчайших трещинок, в изобилии разбегающихся по старинному холсту. Кисть не штурмовала полотно – она ласкала его, словно терпеливый любовник, ждущий нежного отклика застенчивой прелестницы.
Осталось нанести закрепляющий раствор из специального распылителя – и все.
И когда под утро, в растушеванных сумерках, в окружении сотен догоревших свечей, Марко Синомбре закончил многочасовую работу, мороз отступил. С укутанного пушистыми облаками неба падали тяжелые и редкие хлопья снега, просыпались притихшие жилища и их обитатели, радующиеся хорошей погоде. Тот же, кто был этому причиной, сладко спал прямо на полу перед картиной Лодовико Ди Йэло Первого, использовав в качестве постели стянутый со стены и небрежно скомканный гобелен. Просто мягче ничего не нашлось, а преодолеть порог мастерской и добраться до постели для Марко было выше сил. Он сладко проспал до часу пополудни. Будить его, естественно, никто не осмелился, а пробуждение состоялось из-за некоторого шума, создаваемого тем, кто явился в мастерскую для уборки. Оплывшие и погасшие свечи, застывшие лужи воска, пятна краски и растворителя, истертые и даже сломанные кисти – все это требовало порядка.
– Какого… – Всклокоченный и недовольный Синомбре избавился от гобелена, в который поутру завернулся, будто гусеница в лист дерева, ибо несколько замерз.
Слуга, возившийся с ведром, тряпками и скребком для свечного воска, ойкнул от неожиданности. Мессира он не приметил, приняв гобеленовый кокон на полу за неодушевленный объект. Не получилось исправить досадное упущение, шустро метнувшись к дверям, поскольку самого слугу заметил мессир Лодовико. Это был тот самый высокий веснушчатый парень, который возился с установкой брачного сфумато в первый день пребывания подменыша в Белом замке.
