— Нет, спасибо, — ответила я резче, чем хотела и обратилась к Соне: — Ты поела?
Дочь кивнула, но вставать из-за стола не торопилась, хотя я чувствовала, что ей хочется сделать это. И всё-таки детская неусидчивость взяла своё. Поколебавшись ещё с полминуты, Сонька попросила разрешения пойти к себе.
Стоило ей скрыться в глубине просторного коридора, я спросила:
— Как прошли похороны мамы?
Слова, прозвучавшие вслух, резанули по живому. Похороны мамы… Я вдруг вспомнила, как ещё совсем маленькая обнимала её. Запах маминых духов, прикосновение рук…
Бокал оказался в моих пальцах прежде, чем я успела осознать это. Сделала ещё один глоток вина, и оно, терпкое, осталось на языке привкусом сказанных и услышанных обидных слов, горечью непонимания и осознанием безвозвратно ушедшего времени. Соня… Всё сделаю, чтобы с нами не случилось ничего подобного. Всё, что могу и даже больше.
— Не сегодня, — отрезал Демьян, глянув на меня только мельком.
В груди полыхнул гнев, но прежде, чем он успел вырваться наружу, Демьян посмотрел на меня уже пристально и повторил:
— Не сегодня. Сами похороны прошли нормально, без шума. Если ты имеешь в виду это. Об остальном поговорим позже.
— Когда позже?
— Позже, — с нажимом повторил он.
Я шумно вдохнула и медленно цедя, глоток за глотком допила вино. Демьян был угрюмым, меж его бровей виднелась крохотная складочка. Медленно доев, он взял свою тарелку и отнёс в раковину. Ударившись о металл, она звякнула, раздался звон столовых приборов. Демьян выругался сквозь зубы. Его мобильный, лежащий на столе, беззвучно завибрировал, но он даже не посмотрел на него.
— Я буду спать с Соней, — сказала я, встав из-за стола.
Терентьев тут же резанул меня взглядом. Жёстким, тяжёлым, тёмным. Пугающая темнота, манящая опасностью мягкость. Мне стало не по себе. Вдруг появилось предчувствие, что то, что я сейчас услышу, мне вовсе не понравится. И действительно.
— Нет, — тихо, глядя мне в глаза.
— Я тебя не спрашиваю, — вспыхнула я. — Я ставлю тебя в известность, что я буду спать с Соней.
— Нет, — повторил он.
— Я буду спать в спальне своей дочери, — уже не скрывая гнева. Встала и подошла к нему. — Ты мне никто. Ты Соне никто. Ты…
— Я твой муж, — выговорил он, пресекая мои дальнейшие слова. — И отец Сони.
— Что? — голос у меня мгновенно осип. Демьян смотрел мне в глаза, и по взгляду его я понимала — он не шутит. — Ты…
— В нашем брачном договоре это прописано, Дарина. — Пальцы его сомкнулись на моём локте, руку обожгло сквозь кофту. — Документы на удочерение готовы и подписаны.
— Я ничего не подписывала! — слабо понимая, что происходит, возразила я. — Не подписывала. Не подписывала…
Но вместо того, чтобы мне ответить, он молча вышел в коридор. Не отдавая себе отчёта, что делаю, я бросилась следом. Нагнала Демьяна уже когда он подходил к спальне и, разъярённая, схватила за руку. И тут же отпустила, стоило ему посмотреть на меня. Отступила на шаг и неверяще покачала головой.
— Я ничего не подписывала, — повторила уже не так уверенно, ощущая, как стучит в висках кровь, как разрывается голова, как меня начинает мутить.
Всё так же молча Терентьев взял со столика чёрную папку и вынул несколько листов. Папка… Я смотрела на неё, с ужасом понимая, что уже видела её. В больнице. В больнице на следующий день после того, как согласилась выйти за Демьяна замуж. Тогда Альберт принёс какие-то бумаги, сказал, что я должна подписать их, что без этого с точки ничего не сдвинется. И ещё что-то… Что именно? Как ни пыталась я вспомнить, ничего не выходило. Я помнила приснившийся мне накануне кошмар, помнила, как утром, стоя под душем, тёрла себя мочалкой, как пыталась отмыть с рук невидимую кровь. Вот и всё, что я помнила.
Альберт сказал, что я должна подписать бумаги. Должна. А я… Читать не было сил: из-за сотрясения строчки ломались, рассыпались перед глазами.
Я помнила ручку, зажатую между пальцев, помнила, как появилась моя почти детская подпись на одном листе, на другом…
Почти не дыша, я взяла протянутые Демьяном листы. Быстро, перескакивая со строки на строку, читала текст, сосредоточиться на котором всё ещё было трудно. Нервно комкая, перелистнула страницу и вскинула голову.
— Ненавижу тебя, — просипела я, не чувствуя, как выпустила бумаги из пальцев.
Шурша, они упали на ковёр к моим ногам, я же, как пьяная, пошла в детскую. У меня новый муж, у моей дочери — новый отец… Виски ныли всё сильнее и сильнее, хотелось закричать, чтобы облегчить эту боль.
— Дарина, — услышала я донёсшийся мне вслед голос Демьяна.
По инерции сделала ещё пару шагов и всё-таки остановилась. Обернулась в пол-оборота, чувствуя его прикованный ко мне тяжёлый взгляд.
— Всё официально, — проговорил он так, что я не усомнилась в этом.
Сжала руку в кулак так, что ногти впились в кожу и, ничего не сказав, снова пошла вперёд по кажущемуся бесконечным коридору огромной квартиры элитного жилого комплекса, расположенного в престижном районе Северной столицы. Элитная квартира, престижный район… и я, неудавшаяся Золушка, вполне возможно сменившая одну чёрную сказку о Синей бороде на другую.
Как оказалась в детской, я не помнила. Очнулась только на полу рядом с протягивающей мне что-то Соней. Безотчётно взяла у неё игрушку и поняла, что это маленький серый медвежонок Тедди, сжимающий в руках сиреневую фиалку.
— Красивый, — выдавила я, касаясь плюшевой шёрстки.
Зажала мишку между ладоней и уставилась на дочь, не в силах сказать больше ни слова. Соня будто почувствовала моё настроение и затихла. Подвинулась ко мне вплотную, прижалась к бедру и стала возиться с куклой, привезённой ей Демьяном совсем недавно и так давно, как будто где-то в прошлой жизни.
Брачный договор, бумаги…
«Я ничего не подписывала», — эхом звучали в голове мои же собственные слова, сказанные там, на кухне. Не подписывала. Не подписывала…
— Ты мой маленький котёнок, — прошептала я, гладя Соньку по голове, перебирая её волосы. Голос мой звучал тихо, почти беззвучно, но я знала — дочь слышит меня. — Моя малышка. Я тебя очень люблю, Соня. — Склонилась и дотронулась губами до её затылка. — Больше жизни люблю и всегда буду любить. И ты… Ты всегда можешь рассказать мне о чём захочешь, слышишь? — чувствуя, как горло снова сжимает слезами, прошептала я. — Всегда. И я всегда пойму. Постараюсь понять, — на последнем слове голос окончательно задрожал, и Сонька, оставив куклу, забралась ко мне на колени.
Я обняла её одной рукой, второй всё так же сжимая медвежонка. Знала, что сейчас она до конца не поймёт меня, но ничего. Я обязательно скажу ей это позже — через год, через два, через пять и потом. Потом, когда она станет взрослой — тоже.
