Наблюдая за происходящим со стороны, Валентина Степановна улыбалась – наконец-то ее усилия увенчались успехом, и еще одна душа пришла к просветлению.
– Вижу, ниточка нашлась, и клубки распутались, – сказала она Анне позже в коридоре.
– Думаю, что да, нашлась. Такое чувство, словно вернулась из большого и сложного путешествия.
– Вся жизнь – это большое путешествие!
Женщина, взяв руки Анны в свои, прослезилась с улыбкой на лице.
Майские праздники прошли на работе, в издательстве приходилось сидеть допоздна, но Анна не роптала на усталость или докучавшие звонки ее клиента, которых становилось с каждым днем все больше, – близился выход первой книги. Судьба предоставила ей вызов и шанс – на втором курсе стать успешным менеджером, и Анна была готова взять от жизни все причитающееся, несмотря ни на что.
Франк предлагал встретиться, писал, звонил, доставлял курьером цветы, и только восьмого мая вечером у Анны выдалось время поужинать вместе.
Ресторан на Невском проспекте Франк выбрал заранее. Лучший столик у окна, живая музыка, высокий потолок с оригинальной лепниной девятнадцатого века и люстрой из чешского хрусталя. Романтикой веяло даже от меню на состаренной бумаге с виньеткой.
Анна изучающе смотрела на Франка. Что нового можно найти в человеке, с душой которого знаком тысячи лет? Но Анна нашла. Франк впервые стал прислушиваться к ее ощущениям: он старался понять, что порекомендовать как горячее, какое вино заказать к рыбе так, чтобы оно нравилось прежде всего не ему, а ей – Анне. Она позволила ему сделать выбор, и он ни в чем не ошибся. Тысячи лет знакомы, как никак.
Они вспоминали свои первые впечатления о Санкт-Петербурге, об университете, старых холодных коридорах «зеленки», где наверняка блуждают по ночам призраки первых студентов.
– Помнишь, как мы ходили на крышу Исаакиевского собора?
– Конечно, помню, мне было так страшно, – Анна на пару секунд замерла, вспоминая.
– Я тебя там впервые обнял.
– Иначе я бы упала.
– Нужно сходить еще туда.
– Зачем?
– Чтобы снова обнять тебя.
Анна рассмеялась, Франк громко подхватил. Кажется, последнее напряжение, если таковое еще и оставалось, ушло.
В тот вечер им было много что вспомнить.
– Ой, нет, не надо, прошу тебя.
– Bundesausbildungsförderungsgesetz, – Франк повторил одно из самых длинных немецких слов, означающее Федеральный закон по поддержке профессионального образования.
– О, вот! Теперь моя очередь, – Анну осенило. – Я вспомнила длинное русское слово, попробуй выговорить: человеконенавистничество.
– Как, как еще раз? – Франк наклонился правым ухом к Анне, чтобы лучше расслышать.
– Человеконенавистничество.
– Человеко-не-нави-ст-ничество, – Франк с трудом, но произнес. – А что это значит?
– Это ненависть к человечеству. Убийство евреев в концлагерях, например, есть человеконенавистничество.
Анна умышленно нанесла по Франку удар из прошлого, но не с целью обидеть, а чтобы проверить, как он отреагирует.
Франк отстранился на спинку стула. Сделал глоток вина.
– Я остаюсь в России. Мне продлят контракт на следующий год.
– О, замечательно! Тебе предложили остаться преподавать в СПбГУ?
– Нет. Я сам попросил остаться. Понимаешь, Анна, я полюбил Россию. Мне тут хорошо. Я не знаю, но тут такие живые, настоящие люди. Мне нравится видеть, как студенты слушают меня, ходят ко мне на занятия, их вопросы. Я чувствую себя здесь полезным. В Германии так не было. Понимаешь, только тут, здесь, в России.
– Понимаю, Франк. Я все понимаю.
– Мне тут хорошо.
Франк был как никогда серьезен.
– Я очень рада, что ты остаешься.
Анна положила свою маленькую ручку на широкую кисть Франка. Их глаза встретились, слов больше не требовалось, чтобы все сказать. В этот момент Анна взглянула на Франка как-то по-новому. Словно не видела его долгие годы. Напротив нее сидел духовно близкий человек, которому можно простить все, забыть все пережитые ужасы давнего и не очень прошлого, потому что он – родная душа, частичка ее самой. И это самое главное. Все остальное не имело уже никакого значения.
Утро. В холодильнике пять яиц, открытое пожелтевшее сливочное масло, какая-то несвежая ветчина и засохший хлеб в пакете на верхней полке. Анна прошлась по кухонным шкафам в поисках еще чего-нибудь съедобного. Ничего. Готовить завтрак придется из того, что есть.
Квартира, где продолжал жить Франк на Вознесенском, стала берлогой одинокого зверя с разбросанными книгами, журналами, штанами и носками вперемешку.
– Моя маленькая птичка, ты уже тут, – Франк сонно подошел к Анне и обнял. – Я тебя не отпущу.
– Не отпускай, будем готовить яичницу вдвоем.
– Ой, нет, каждое утро.
– Франк, ну это все, что у тебя есть.
Анна включила плиту, начала жарить глазунью, пока Франк ставил на стол кружки для чая.
– У… запах газа, – Анна попятилась назад, выключая конфорки. – Фу, как сильно.
– Я уже почти не чувствую.
– Ты сам так и не звонил в службу по ремонту?
– Нет. Мне нормально. Все равно скоро переезжать.
– Куда?
– Университет мне нашел хорошую квартиру на Среднем проспекте, недалеко от работы. Первого июня переезжаю.
– Значит, осталось всего три недели.
– И у меня есть предложение для тебя поэтому.
– Говори.
Анна поправила очки Франка и ловкими движениями пальцев причесала ему торчащие после сна в разные стороны волосы.
– Переезжай жить ко мне.
Анна смотрела на него, словно в колодец.
– Мы должны все сначала начинать. Понимаешь, я не могу без тебя. Ты же видишь.
– Да, вижу… Я согласна, Франк…
Франк нежно обнял Анну.
– Но при одном условии.
– Да, конечно, я готов. Какое условие?
– Я перееду к тебе уже в новую квартиру. Мне здесь не нравится. Начинать новую жизнь нужно в новых условиях. Согласен?
– Я понимаю. Да, конечно, это правильно.
– Вот и хорошо.
– Ich liebe dich, – пропел Франк по-немецки. – Ты даже не представляешь, как сильно я тебя люблю.
