IX
Итак, поскольку в наши дни государи весьма испорчены дурными нравами, неосведомленностью и самомнением и трудно возвещать им истину и вести к добродетели, а люди пытаются заслужить их милость обманом, лестью и подобными порочными путями, я считаю, придворный посредством тех галантных качеств, которыми одарили его граф Лудовико и мессер Федерико, легко может и должен снискать благоволение и так привязать к себе душу своего государя, чтобы иметь к нему свободный и беспрепятственный доступ и говорить ему о любой вещи, не досаждая. Если он будет именно таков, как сказано, то достигнет этого малыми усилиями и таким образом приобретет возможность всегда своевременно открывать ему истину, а сверх того, постепенно прививать его душе добро, учить его воздержности, стойкости, справедливости, умеренности, давая попробовать на вкус, сколько сладости таится под малой горечью, на первый взгляд представляющейся тому, кто восстает против собственных пороков. Ибо пороки всегда приносят вред и скорбь, а следуют за ними бесславие и хула, тогда как добродетели несут пользу, радость и похвалу. И к этим добродетелям пусть он побуждает государя на примере прославленных полководцев и других знаменитых людей, которым древние ставили в публичных местах статуи из бронзы, мрамора, а подчас и золота, как в честь их, так и в побуждение другим, чтобы благородная ревность звала их к такой же славе.
X
Так он сможет повести правителя суровым путем добродетели, как бы осеняя его тенистыми ветвями и осыпая прелестными цветами, чтобы облегчить тому, чьи силы слабы, утомление от трудного пути, – и когда музыкой, когда боевыми и верховыми упражнениями, когда стихами, когда беседами о любви и всеми иными способами, о которых говорили наши друзья, постоянно занимать его честными удовольствиями, с помощью этих приманок непрестанно напечатлевая в нем добродетельные навыки, обольщая целительным обманом, подобно осторожным врачам, которые нередко, желая дать больному и слишком нежному ребенку горькое лекарство, намазывают горлышко сосуда чем-то сладким. С помощью этого покрова удовольствия всегда и везде преследуя свою цель, придворный заслужит бо́льшую хвалу и награду, чем любым другим добрым делом на свете. Ибо нет никакого блага, которое столь послужило бы общей пользе, чем добрый государь, и нет зла, которое бы так всем вредило, как государь злой. И нет казни столь жестокой и изощренной, которая была бы достойной карой негодным придворным, использующим во зло благородные и приятные способы и прекрасные качества, с их помощью заискивая перед государями, чтобы развратить их и свести с пути добродетели на путь порока. Ибо можно сказать, что эти люди вливают смертоносный яд не в один сосуд, из которого выпьет один человек, но в общественный источник, из которого пьет весь народ.
XI
Синьор Оттавиано замолчал, и могло показаться, что больше говорить не будет. И тогда синьор Гаспаро принялся возражать:
– Я не думаю, синьор Оттавиано, что этому добросердечию, воздержности и иным добродетелям, которые придворный, по-вашему, должен преподать своему государю, можно научиться; их имеют те, кому они даны от природы и от Бога.
Посмотрите: нет на свете ни одного мерзавца, ни одного столь дрянного от рождения человека, ни одного столь несдержанного и несправедливого, который, если его спросят, таков ли он, подтвердит: «Да, я таков». Любому сколь угодно злому хочется, чтобы его считали справедливым, сдержанным и добрым. Но так не было бы, если бы этим добродетелям можно было научить; ибо не стыдно не знать то, чему ты не учился, но зазорно быть лишенным того, чем тебе подобает быть украшенным от природы. Поэтому каждый и старается скрыть естественные недостатки как души, так и тела, что мы видим на слепых, хромых, скрюченных и на других калеках или уродах. Хотя эти недостатки можно было бы приписать природе, однако никому не хочется носить их на себе самом, поскольку кажется, будто этим недостатком, словно некой печатью и клеймом, сама природа свидетельствует о его злонравии.
Подтверждает мое мнение и миф, согласно которому Эпиметей наделил людей дарами природы так скупо, что сделал их нуждающимися во всем гораздо больше всех остальных животных
{461}; и тогда Прометей похитил у Минервы и Вулкана тот изобретательный ум, с помощью которого люди стали находить себе средства к жизни. Но у них не было ума гражданского, чтобы селиться совместно в городах и жить по нравственным правилам, так как этот ум в твердыне Юпитера охраняли весьма бдительные стражи, столь страшные для Прометея, что он не осмеливался приблизиться к ним. И тогда, умилосердившись над жалким положением людей, которые, не имея гражданских добродетелей и не будучи в состоянии собираться вместе, становились легкой добычей зверям, Юпитер послал на землю Меркурия принести им справедливость и стыд, чтобы двумя этими вещами устроились города и граждане могли жить и действовать сообща. Он хотел дать их людям не так, как другие искусства, в которых одного сведущего хватает на множество несведущих (как, например, врачевание), но так, чтобы они были запечатлены в каждом, и установил закон, чтобы всех не имеющих справедливости и стыда, как несущих городам погибель, изгоняли и казнили
{462}. Так что эти добродетели, синьор Оттавиано, дарованы людям Богом и даются от природы, а обучить им нельзя.
XII
– Стало быть, по-вашему, синьор Гаспаро, – воскликнул, почти не сдерживая смеха, синьор Оттавиано, – люди настолько несчастны и имеют столь извращенное устройство ума, что своим искусством умудряются приручать диких зверей – медведей, волков, львов, могут научить птицу летать по воле человека и из лесов, от своей естественной свободы, возвращаться в клетку, в плен, – но тем же искусством не могут или не хотят научиться помогать себе самим, усердно и старательно работая над улучшением собственной души? Это все равно как если бы врачи со всем тщанием учились лечить болезни ногтей или молочную корочку у младенцев, совершенно пренебрегая лечением лихорадок, плеврита и прочих тяжких недугов: каждый ведь понимает, что это было бы безрассудством.
Итак, я считаю, что нравственные добродетели не целиком даются от природы, ибо ни одно свойство не может быть привито тому, кому оно совершенно чуждо. Мы можем это видеть на примере камня: хоть десять тысяч раз подбрось его кверху, он не приучится делать это сам. И если бы добродетели были так же естественны для нас, как для камня – тяжесть, мы никогда не могли бы приучиться к пороку. Но и пороки также не являются для нас естественными, ибо в таком случае мы никогда не смогли бы стать добродетельны; и было бы вовсе несправедливо и глупо наказывать людей за те промахи, которые совершаются по самой природе, без нашей вины. И ошибочны были бы законы, которые казнили бы злодеев за прошлые злодеяния, поскольку нельзя сделать бывшее небывшим: они смотрят в будущее, чтобы тот, кто поступил дурно, не делал этого впредь или дурным примером не побудил к злым делам других. Таким образом, законы подразумевают, что добродетелям научиться можно. И это совершенно верно, ибо мы рождаемся способными воспринять их, так же как и пороки. И поэтому привычка к добродетели или к пороку делает одно из них нашим характером: сначала мы совершаем добродетельные или порочные поступки, а от этого уже сами делаемся добродетельными или порочными. Со свойствами же, данными нам от природы, бывает иначе; сначала мы имеем способность к применению их, а затем уже применяем. Как, например, в области чувств: сначала нам дается способность видеть, слышать, осязать, а затем мы видим, слышим и осязаем, хотя многие из этих действий совершенствуются при обучении. Поэтому толковые педагоги не только учат детей письму, но учат и приличным и достойным манерам в еде, питье, разговоре, походке.
