Темнота ночи опустилась на Гетрокнет. Клипа яростно и заунывно выл над двумя холмами. Фонари разгоняли темноту лишь на несколько шагов от фургонов. Зато внутри периметра было весело, светло и уютно. Стоявшие в дозоре Алекс и Ламмерт тоже присоединились бы, но сегодня ночью предстояло дежурить им.
Поэтому мальчишки, несмотря на поднявшуюся пыль, старательно пялились в темноту, тщась хоть что-нибудь в ней разглядеть. Но видели только воллов в большом загоне, устроенном вокруг травы, которая пробилась из ручья. И только Ламмерт, заметив какое-то движение, напрягся. Но больше в темноте ничего не шевелилось, и он успокоился, решив, что ему просто почудилось.
Клипа пылил над лагерем ещё два дня. Пылевая буря скрыла небо, солнце и окрестности. Яростный ветер завывал так, будто оголодавшая стая волков со Старого Эдема громко жаловалась на пустые желудки. В красноватом мареве стало ощутимо холоднее. А ночью, когда казалось, что буря никогда не закончится, и вовсе хлынул ливень.
Потоки воды обрушились на Гетрокнет, прибивая пыль к земле. Казалось, на Эрфу с небес обрушился сплошной водопад, грозивший затопить всё человечество. Но никто из касадоров не испугался. Разве что Пелла, для которой такое было в новинку. На Эдеме таких дождей не бывает. Не зря же его называют здесь Ноябрьским потопом.
Водоотводные канавы, вырытые в первый день, мигом наполнились водой. Камень и песок под ногами превратились в липкую грязь. А маленький ручеёк загрохотал, как настоящий горный ручей на перекатах. Но к нему никто под струями дождя не ходил. Даже воллов пришлось под хлещущей с небес водой загонять внутрь «крепости».
Мужчины каждый час делали обход лагеря, проверяя, чтобы нигде никого не затопило. Всё-таки место было им незнакомое, хоть и возвышенное – так что мало ли как всё сложится. Конечно, фургоны касадоров способны стать даже плавучими домами. Но ненадолго. Пропитка у древесины не корабельная, и долго влагу она переносить не сможет. Да и крыши фургонов, выложенные не из черепицы, начинают то тут, то там протекать при таком ливне.
Крыши делали из тонких реек, накладываемых внахлёст. Их пропитывали водоотталкивающим составом, который приходилось регулярно обновлять. Кроме того, крыши в фургонах подчинялись общему принципу экономии, а потому всё было сделано впритык. Рейки соприкасались друг с другом буквально на пару новомодных миллиметров. И от перепадов температуры и влажности они могли разойтись.
Той же болезнью страдали и «внутренние» стены фургонов. К слову сказать, они всегда были разными. Левая стена называлась «внешней» и могла выдержать пулемётную очередь. Доски там были толстые и крепкие. Правая стена, называвшаяся «внутренней», всегда делалась из лёгких тонких досок – и при должном старании её легко можно было пробить. Полагаться на правой стороне фургона можно было лишь на опорные балки и предметы мебели.
Всё делалось так лишь ради того, чтобы полученную конструкцию можно было сдвинуть с места. Даже могучие воллы были не всесильны. А уж касадоры, которым иногда приходилось менять колёса и обслуживать всю конструкцию – тем более. Поэтому всё, что можно было облегчить, в обязательном порядке облегчалось. Если печка – то из тонкой жести. Если посуда – то лучше тонкостенная и невесомая. Кровать делалась из тянущихся жгутов северных лесных лиан. И никаких пружинных матрасов и досок.
Фургон касадора был поистине произведением инженерного искусства. Потому и стоил как паровоз. Впрочем, и жил такой фургон в среднем больше, чем многие паровозы. И чем дольше он жил, тем дороже становился. Лишние элементы конструкции удалялись, дефекты исправлялись – и через десять лет фургон становился идеальным домов касадора. Некоторые пионеры равнин на их обкатке неплохие деньги зарабатывали, между прочим…
У Дана и его вадсомада пока проблем с деньгами не наблюдалось. Добыча из злополучной Подковы Сборщика, ограбление банка и поезда – и, чего уж скрывать, несколько разворошённых тайников дельтианцев – надолго избавили их от проблем с финансами.
Однако Ноябрьский Потоп грозил затопить всё и вся, невзирая на толщину кошелька. А потому мужчины натягивали плащи и нехотя лезли под дождь: проверять, как идут дела.
Вадсомад Старган, Равнина Гетрокнет, лагерь у двух холмов, Марчелика, 17 ноября 1935 года М.Х.
Пелла проснулась оттого, что вокруг царила необыкновенная тишина. В выделенном ей фургоне было прохладно, и девушка куталась в плотное одеяло, поверх которого лежала ещё и тяжелая меховая шкура неизвестного животного. Вылезать из нагретой постели не хотелось. Пока шёл ливень, она, как и многие члены вадсомада, подолгу лежала под одеялом, несмотря на то, что наступило утро.
Но сейчас было так тихо, и такой необычный яркий свет пробивался в окно, что девушка не смогла переселить любопытство. Ёжась, она выбралась из-под одеяла, скинула ночную рубашку и принялась спешно натягивать одежду, про себя отметив, что в ближайшем же магазине купит ещё нарядов. Её колешоры из Старого Эдема оказались слишком плотными и слишком тёмными для Марчелики с её палящим солнцем, а рубашка – слишком некрепкой, чтобы выдерживать выпавшие на её долю испытания.
Конечно, с ней поделились Мэнола и Анна. Но Пелле хотелось и отблагодарить их за подарки, и самостоятельно подобрать себе наряд. Девушка она – или где? Ну а пока приходилось мириться с неудобствами. И заодно приседать Дану на уши, чтобы не отправлял её в назад в Старый Эдем.
Одевшись, Пелла сунула под жилетку дамский револьвер и выбралась наружу, сразу направившись к лестнице на крышу дозорного фургона, где сегодня дежурила Мэнола. Та поприветствовала Пеллу кивком, а затем молча указала рукой на что-то за пределами лагеря…
Сначала, конечно, отношения с Мэнолой у Пеллы не сложились. Зато наладились со временем. После того, как они вместе бинтовали плечо тёти Луизы, девушка-касадор сменила гнев на милость и простила Пелле отбитые кокушки брата. Тем более, повод у Пеллы тогда был веский, а Мигель давно поправился и вообще зла не держал. Касадоры вообще зла ни на кого не держат… Зачем его держать, если можно взвести курок и выпустить?
Пелла преодолела последние ступеньки и встала в полный рост… И так и замерла с открытым ртом. Не было больше серо-оранжевой каменистой равнины, поросшей сухостоем и разрезанной песчаными оврагами. Не было больше голых холмов и пересохших русел. Мимо лагеря катила свои воды широкая река, и солнце блестело на водной ряби россыпями драгоценных искр.
Вдоль берегов реки росла свежая молодая трава, мелкий кустарник и тростник. Да и вся равнина покрылась невысоким пёстрым ковром растений. Среди них преобладали все оттенки зелёного, пурпурного, сиреневого и фиолетового. Появились на равнине и цветы, которые добавляли на картину жёлтые, белые и красные вкрапления красок.
На другом берегу полноводной реки лакали воду двое каких-то травоядных. Над водой с криками носились птицы. Пение пернатых вообще слышалось уже отовсюду. Тишина, наступившая, когда закончился ливень, сменялась шумом и гамом просыпающейся жизни. Закончился Ноябрьский Потоп, и начался Ноябрьский Цвет! Жизнь спешила воспользоваться изобилием влаги. Вокруг каждой лужи начинали расти цветы и трава. И даже марчельское солнышко не пугало отважные растения.
