— Плевать мне на твои любовные письма, — огрызнулся Ион.
Он с силой оттолкнул Эллен в сторону, положил брезент на место и накрыл камнями. Затем стал вылезать наверх. Девушка полезла за ним.
— Отдай мои письма! — крикнула она.
Не обращая на нее внимания, Ион быстро захромал по дороге через утесы. Эллен шла рядом.
— Отдай письма, говорю тебе! — Ее голос заглушал ветер.
Поднявшись повыше, Ион вынул конверты и начал рвать их, один за другим; порывы ветра уносили мелкие кусочки бумаги.
— Да, я взял письма, — крикнул он, — но не читал их. Я чужую почту не читаю. Какая-то порядочность у меня еще осталась. В отличие от тебя, рывшейся в чужих вещах…
Он тащился дальше к морю. Эллен шла следом.
— Сволочь ты, сволочь! — орала она. — Твоя мать посылает меня наверх с подносом к тому мерзавцу, а ты и не возражаешь!
Ион промолчал.
— Что это за странные штуки в коробочке? — Она показала на его карман.
— Не твое дело.
— Прядь волос? От Мэрты?
Он снова ничего не ответил — только шел быстро как мог, пыхтя от напряжения.
— А кусок мыла? Им мылась Мэрта?
Ион обернулся и дал ей пощечину, так что ее голова запрокинулась назад и она споткнулась. Затем вынул коробочку из кармана и зашвырнул далеко в воду.
— Если не заткнешься, полетишь туда же, — произнес он.
И, повернувшись к ней спиной, зашагал домой так быстро, как только позволяла его хромота.
Эллен шла в нескольких метрах позади, сбитая с толку, приложив ладонь к горящей щеке. Это была первая в ее жизни пощечина, и оторопь, охватившая девушку, была едва ли не сильнее, чем сама боль.
Когда они подошли к домикам персонала, Ион свернул к себе, хлопнув входной дверью. А Эллен направилась в столовую и сразу пошла к фру Ланге. Та, подбоченившись, помешивала что-то в огромном котле. Старуха Сабина сидела у стены.
— Я больше не хочу быть прислугой на кухне, — сказала Эллен. — Я увольняюсь.
Сабина издала сухой смешок.
— Только послушайте! — пропищала она. — Она хочет обратно в город! Я же говорила…
Фру Ланге обернулась.
— Не хочешь быть прислугой на кухне? — удивленно повторила она. — Но ты и так уже не прислуга. Ты работаешь на шефа.
Сабина на своем стуле согнулась пополам от визгливого громкого смеха.
Эллен не обращала на нее внимания.
— Неважно, как я называюсь, — ответила она. — Я увольняюсь. Прямо сейчас. Когда Артур поедет завтра утром в город, я уеду с ним.
Фру Ланге посмотрела на нее долгим изучающим взглядом.
— Слишком поздно это пришло тебе в голову… — Она снова принялась за помешивание. — Сабина может дать тебе приложить что-нибудь к щеке, а ходить с подносом наверх теперь будет Катрин. Он сам так приказал. Если тебя это волнует.
* * *
Хоффман открыл окно настежь. Ветер вырывал створку у него из рук, но в итоге ему удалось закрепить оконный крючок.
— Тебе не холодно? Можешь надеть пальто, если хочешь. Сейчас я буду говорить о тюрьме, и тогда мне понадобится много воздуха… — Он снова повернулся к письменному столу. — Я ведь упомянул, что его схватили, так?
— Да, — ответила Эллен, надевая пальто, висевшее на спинке стула. Хоффман диктовал уже целый час, и у нее болели плечи и голова.
Он наклонился над листом бумаги и кивнул самому себе.
— Ну хорошо. Ты готова?
Затем отошел к открытому окну и продолжил диктовать:
— Он старался удерживать взгляд на забранном решеткой окне наверху под потолком, чтобы не сойти с ума. Но стены вокруг него сдвигались все больше, он не мог дышать. Утратив над собой контроль, он вопил и стучал в дверь камеры. Что, естественно, наказывалось пинками и ударами дубинок охраны. Забив его почти до потери сознания, они вытащили его в коридор. Как в тумане, слышались ему свист и вопли других заключенных, когда его тащили мимо их камер. Охранники барабанили в двери, чтобы угомонить сидельцев, но шум лишь рос, пока не стал звучать, как адская симфония из ритмичного стука и животного воя под аккомпанемент ударов дубинками в железные двери. Шум распространился на другие отсеки, пока вся тюрьма не завибрировала в едином безумии. Это происходило всякий раз, когда заключенного отправляли в подвал. Потому что подвал существует всегда — во всех местах предварительного заключения, тюрьмах и психушках. Если ты думаешь, что находишься на дне ада, то знай, что всегда есть уровень еще ниже.
Ветер бился в открытое окно, оконный крючок еле-еле удерживал створку. Бумагу сдуло на пол со стола, но у Эллен не было времени подбирать ее.
— Итак, его бросили в темную дыру и захлопнули за ним дверь. Он опять оказался в печи, будто никогда ее не покидал, а вся последующая жизнь мгновенно исчезла. Его окружали толстые стены. Наверх не проникало ни звука. Он был полностью один. Один? — Хоффман горько усмехнулся. — Это было бы слишком хорошо. Ибо вскоре он обнаружил, что у него есть компания. В темноте он услышал скрип когтей о каменный пол, писк и шуршание. Что-то ворсистое пробежало по его руке и запрыгнуло на плечо. Когда он пинал крыс, они держались на расстоянии, но едва замирал, как они снова появлялись, и он чувствовал их носы, обнюхивавшие его лицо, и холодные хвосты на шее. Именно там у него была рана, и кровь привлекала их. Ему хотелось как можно быстрее умереть от ран, нанесенных охранниками…
— Шеф! Ужин! — послышался голос из-за двери. Он был такой слабый, что Хоффман его, видимо, не слышал.
Эллен остановилась.
— Кажется, принесли ужин, — сказала она.
Хоффман повернулся к двери.
— Шеф! — снова послышался голос.
Он подошел к окну, закрыл его, затем открыл дверь.
Вошла Катрин. Ее губы были сжаты в тонкую нитку, веснушчатые руки крепко сжимали поднос. Хоффман показал на стол.
Эллен подняла разлетевшиеся листы и сложила их вместе.
— Спасибо, Эллен. Можешь идти, — сказал Хоффман.
Катрин поставила поднос на стол, быстро сделал книксен и повернулась к двери, собираясь уйти. Но Хоффман остановил ее, положив руку ей на плечо.
— Не ты, Катрин. Ты останешься.
27
В семь утра следующего дня Эллен пошла к лодочному ангару. Дул сильный ветер и слышался шум моря — будто вдалеке шел поезд с бесконечным количеством вагонов.
Она села на скамейке рядом с почтовой сумкой и стала ждать. Тусклый ранний свет проникал через арку. Время от времени ударяла волна, целиком заполнявшая проем, так что ангар на несколько секунд погружался в темноту.
Засунув руку в карман пальто, Эллен потрогала письмо, написанное накануне вечером при свете огарка свечи в уборной во дворе. Когда одна из женщин, живущих в домике вдов, начала стучать в дверь, Эллен как раз пыталась подытожить положение дел на острове. Это письмо девушка не собиралась оставлять в почтовой сумке. Она подождет Артура, передаст письмо ему в руки и убедится, что он уплыл с ним.
